Реки не умирают. Возраст земли
Шрифт:
— Сволочи! — крепко выругался этот взмокший лейтенант-сапер. — Бьют из Бендер каждые десять минут, — добавил он, точно оправдываясь. — Но вы, товарищ капитан, не волнуйтесь, они скоро утихомирятся.
Налет оказался, верно, коротким и, к счастью, никто не пострадал.
— Отчаливай! — крикнул лейтенант на катер.
Паром начал описывать заученный полукруг, выходя на стрежень. Полина стояла на кромке дощатого настила, облокотившись на горячий капот машины. В открытую дверцу она слышала, как прерывисто дышал Сергей Митрофанович, но уже не бредил. Еще немного, совсем немного, и она доставит его в госпиталь. Ей казалось, что прошла
Из-за пойменного леса долетел нарастающий снарядный посвист. В те же считанные секунды на Днестре взметнулись высокие фонтаны. Целый частокол фонтанов вырос у моста, по которому шли «студебеккеры». Водяные столбы не успевали оседать, как со дна реки вымахивали новые. На сей раз налет был жестоким: немцы, доживающие смертный час в Бендерах, вымещали зло на переправе. Движение по мосту прекратилось. Тогда немецкие наводчики, словно догадываясь об этом, перенесли огонь левее. Первый же снаряд сильно рванул подмосток, от которого недавно отошел паром, — доски взлетели над рекой вслед за желтым пламенем. Другой снаряд упал на восточном берегу, неподалеку от причала. Утлый, исхлестанный осколками паром оказался между двух огней. Чтобы выйти поскорее из зоны обстрела, маломощный катерок круто взял против течения, изо всех сил таща за собой свой воз. А снаряды бухали и на кипенном стрежне, где крутились шальные водовороты. Один из фонтанов грузно осел почти рядом. Полина едва устояла на ногах.
«Эх, если бы не Бендеры», — машинально повторила она слова Сергея Митрофановича. Обернулась — он лежал с открытыми глазами и с таким выражением на лице, будто силился понять, что же происходит вокруг него.
Видавший виды катерок упрямо выводил паром из-под огня. Ну, еще еще... Течение на излуке было яростным.
Шофер метнулся к Полине, чтобы заслонить ее, когда слева как-то сухо, трескуче лопнул очередной снаряд близ отмели. Но добрый сержант немного опоздал. Она рухнула раньше, чем он успел хотя бы удержать ее. Падая в кипящую воронку, Полина неловко перевернулась навзничь, будто желая увидеть небо, в котором величаво, высоко летели на Дунай вереницы дальних бомбардировщиков. Да и не увидела больше ничего, кроме сына, в последний миг. Только с ним еще успела она проститься.
Богачев стоял на днестровском берегу и не стыдился втрое горьких мужских слез. Лейтенант-сапер снова доложил ему, что все готово для отправки капитана медицинской службы к месту похорон, но Богачеву надо было подольше побыть наедине с Полиной.
Она лежала на примятой, начинающей желтеть траве. Даже мертвая она была прекрасной: темные, с рыжими кончиками пряди густых волос оттеняли девичью свежесть ее лица, длинные брови чуть приподняты, словно от удивления, и те же ямочки на щеках. Нет, непостижимо, невероятно, что она уже не улыбнется ему своей белозубой улыбкой, не порадует звучным, грудным смехом.
Он снял ордена с ее гимнастерки, вынул из кармашка новенький партбилет, тщательно завернутый в пергамент, и достал из санитарной сумки целую пачку писем ее сына. Перебирая их, нашел и собственные — на листках, вырванных из полевой книжки. Сунул свои в планшет, под целлулоидную створку, поверх боевой карты. И вдруг обнаружил Полинино письмо, адресованное сыну.
Он читал и перечитывал
И он с солдатским безмерным уважением опустился на колени перед ней.
А мимо шли и шли усталые, пропыленные люди. И бесконечно гудели самолеты в южном сияющем небе. И грозой наплывали на запад черные клубы земли, поднятой к самому солнцу. Наступление было в разгаре.
11
Милый сын мой, ненаглядный!
Как я соскучилась, родной мой...
Это письмо долго не решалась написать. Не потому, что суеверная. Больно прощаться заранее, пока еще светит твоя звезда.
Однако на войне можно умереть каждый день. С этим приходится считаться. И ни о чем так не жалеют солдаты, как о том, что не могут послать домой прощальную весточку.
Оттого, видно, я, насмотревшись на их муки, решила поговорить с тобой без скидки на малые годы. Вырастешь — поймешь, что я поступила правильно.
Мальчик мой! Ты встанешь на ноги уже в мирное время. Надеюсь, твоему поколению не придется воевать. Достаточно того, что твоя бабушка Вера погибла в открытом бою с белыми, а мать прошла почти всю Отечественную войну. Правда, отцу не довелось участвовать в боях, но и он умер как настоящий коммунист. Ты все поймешь со временем.
Ты вступаешь в жизнь полноправным наследником всех Карташевых, которые всегда считали себя кровинкой народной и шли в любое пекло. Живи и ты для людей. Жить для себя — мелко, неинтересно, да и, пожалуй, бессмысленно. Находит свое счастье тот, кто ищет его для других.
Ты это почувствуешь не сразу: в молодости хочется все иметь и. нелегко делиться с другими. Но с годами служение людям становится главным смыслом жизни.
Не тоскуй обо мне, не надо. Тоска неминуемо расслабляет, делает несчастненьким. А строгая, суровая память верно помогает одолевать житейские невзгоды.
Я сама выросла без мамы и уж, конечно, знаю исцеляющую силу памяти, которая была мне опорой до конца. Стоило лишь подумать о судьбе твоей бабушки, как удваивались силы.
На фронте я случайно встретила одного старого партийца, воевавшего вместе с моей мамой против Дутова. И порадовалась, что никакие десятилетия, никакие беды не властны над людской памятью.
Низко, низко поклонись нашей доброй тете Васе. Она ради меня пожертвовала молодостью. Она и тебе сейчас как родная мать. Без таких женщин мы не могли бы выстоять ни в гражданскую войну, ни в Отечественную. Я убедилась, что в каждом, самом громком подвиге есть доля неприметного женского участия, которое даже слабого человека делает сильным.
Пройдут годы. Ты возмужаешь, поднимешься на крыло. Вот тогда, с высоты зрелых лет, ты окинешь взглядом и нашу великую революцию, и нашу трудную стройку на выжженной земле, и нашу столь дорогую победу над фашизмом.
Завидую тебе святой завистью матери.
Ну, а теперь прощай, милый, милый сын...
Ах, какое, оказывается, страшное слово — прощай. Но, видимо, ничего не поделаешь: война есть война.
Обнимаю тебя, мой славный Марат. Целую всего-всего, не в силах оторваться. Что же такое, что я не могу оторваться. И зачем я выдумала это преждевременное расставание? Ты уж прости, пожалуйста, меня.
Сейчас привезли раненых, и мне пора делать свое дело, хотя нужно было что-то еще сказать тебе. Ну да как-нибудь выберу свободную минуту, вспомню, допишу...