Реконизм. Как информационные технологии делают репутацию сильнее власти, а открытость — безопаснее приватности
Шрифт:
Если взглянуть на проблему устойчивости общества как на проблему устойчивости информационного «ветра» или потока, то в ситуации на Ближнем Востоке все станет ясно. Безыдейная коррумпированная бюрократия не смогла справиться с вызовом XXI века — интернетом с его плоской поверхностью, на которой всё как на ладони, и каждый легко найдет себе единомышленника, и не будет считать себя изгоем, и оттого будет высказываться еще громче. Любое событие, которое раньше пропаганда могла скрыть или «правильно» исказить, теперь доступно из уст в уста. Нисходящий пропагандистский поток не справляется с восходящим. Общество бурлит и закипает.
Арабские «бархатные революции» вспыхнули без участия ярких лидеров и вождей. Не было ни Ленина, ни Робеспьера, ни Ганди. И это характерный признак современных
Конечно, не интернет стал причиной массовых протестов. В арабских странах был резкий скачок цен на продовольствие на фоне резко возросшей доли молодёжи из-за демографического взрыва, в России — «бунт сытых» против фальсификации выборов. Но интернет синхронизировал и согласовал разрозненные и неопределённые протестные настроения. Восстания на Ближнем Востоке вспыхнули почти одновременно, а в возможность сколько-нибудь многолюдных митингов в России не верил почти никто вплоть до их начала.
Интернет не похож на существовавшие ранее средства массовой информации, на деле часто становившиеся средствами массовой пропаганды. Любой, кто пытался заниматься интернет-маркетингом, знает, что толпа пользователей социальных сетей управляема не больше, чем морская волна. Да, можно использовать её энергию. Но направить по своей воле — нельзя. Интернет и социальные сети начинают играть, в первую очередь, роль гомогенизатора мнения. Интернет позволяет всем знать одни и те же факты, участвовать в одних и тех же дискуссиях и приходить к одному и тому же мнению. И если мнение у всех одинаково, то и для мобилизации людей на массовые согласованные действия уже не нужно прикладывать особых усилий.
До сих пор все успешные политические проекты в Украине, РФ и Беларуси использовали «безинтернетный» электорат для своей политической победы. Так, ни Виктору Ющенко, ни Юлии Тимошенко не удалось надолго «оседлать» стихийно собравшуюся и продержавшуюся несколько недель толпу на Майдане в 2004-м году. Но толпе, имеющей общие для всех знания и факты, удалось добиться досрочных выборов. То, в чем политики из прошлого века видят «руку спецслужб», на самом деле является качественно другим явлением. Ющенко сотоварищи просто не поняли, что их привело к власти, и вместо того, чтобы удовлетворить нужды восходящего потока и раскрыться, они первым делом выстроили забор вокруг администрации Президента, который был видимой метафорой закрытости власти и ее опоры на старые пропагандистские приемы — возвеличивание Оранжевой революции и т.п. Лукашенко в Беларуси будет терять власть с каждым умершим пенсионером и с каждым бюджетником и пролетарием, ушедшим в Сеть. Путин — аналогично.
Закат информизма
Проблемы гиперцентрализации
Хаос всегда побеждает порядок, поскольку хаос лучше организован.
Рабовладельцы пополняли запасы рабов набегами на соседей и расширяли свои владения за счет их территорий. Но оказалось, что эффективнее не разорять покорённые земли, а собирать дань. Это дало земледельцам передышку и позволило накопить достаточно денег, чтобы нанять собственное войско и, в конце концов, превратиться в феодалов. Феодалы получали доход со своей земли и брали деньги в долг у прото-финансистов, что позволило накопиться капиталу и лишить феодалов дарованных привилегий на землю. Землю стало возможным купить, а основные деньги заработать на производстве. Сами землевладельцы из хозяев положения превратились в снабженцев капиталистов. Капиталисты развивали промышленность и роботостроение, что привело к информатизации общества и оттеснению капиталистов на второй план, и капиталисты стали кормильцами для чиновников. Информисты (чиновники) развивают информатизацию общества, что, в конце концов, должно лишить их привилегий, которые они стремятся удержать.
Информация становится настолько важным ресурсом, что её распорядители и производители — учёные, компьютерщики, эксперты и специалисты — начинают играть в обществе большую роль, чем её владельцы — политики, чиновники и бизнесмены. Как сейчас выглядит процесс принятия решений на достаточно высоком уровне? Например, о постройке автомагистрали. Аналитики и эксперты собирают информацию, просчитывают варианты, строят модели и делают прогнозы. Итогом их работы являются несколько вариантов решения задачи, которые в упрощённом и сокращённом виде ложатся на стол начальства. Начальник, например министр транспорта, может не иметь практически никакого представления о строительстве дорог, зато часто он эксперт в другом — в политической возне, интригах, откатах и лжи, иначе он вряд ли смог бы занять это место. Он утверждает тот из предложенных вариантов, который лучше учитывает его интерес. Реализовывать проект тоже предстоит не ему — на то есть инженеры и менеджеры более низкого уровня.
Если учесть, что предложенные ему варианты более-менее равноценны (а иначе и быть не может — если эксперты знают своё дело, они не пропустят проект, далёкий от оптимального), то оказывается, что если просто бросить монетку, результат не будет намного хуже. А может и лучше — коррумпированый чиновник скорее выберет тот проект, где больше простор для распила, а не тот, который лучше. Тогда как с монеткой — шансы пятьдесят на пятьдесят. Причём это мы нарисовали идеальный вариант — обычно коррумпированный министр не пускает дела на самотёк и тщательно следит, чтобы ещё на этапе составления проектов и прогнозов были заложены удобные дыры и созданы все условия для его семейного «бизнеса». Конечно, бывают и честные, и толковые министры, но даже они при всём желании просто не смогут вникнуть в технические и экономические детали каждого проекта и принять обоснованное решение. И, понимая это, они полагаются на подчинённых, предпочитая контролировать результат, а не процесс. А сами сосредотачиваются на том, чтобы подобрать нужных людей на нужные места и дать им возможность спокойно работать, не заглядывая в рот начальству.
Гиперцентрализация — это атавизм, привет из дикого прошлого, когда доминирующий самец в стаде не мог позволить себе допустить, чтобы что-либо происходило без его ведома. Любая попытка подчиненного принять независимое решение грозила вождю потерей власти. Единоличное правление хорошо подходило малочисленному коллективу обезьян, но оказалось громоздким и неуклюжим, когда обезьяны превратились в людей и смогли объединиться в более крупные структуры. Тем не менее, ни природа, с её жесткой генетической программой, практически неизменной последние сорок тысяч лет, ни примитивные технологии и знания прошлого ничего другого предложить не могли.
Впрочем, у природы было решение. Кроме сообществ животных, обладающих индивидуальностью, способных узнавать друг друга и строить регулируемые агрессией иерархические структуры, существовали ещё и анонимные, обезличенные сообщества, в которых особи не узнают друг друга и могут лишь отделять членов своего сообщества от чужаков — муравейники, стаи птиц, стада антилоп [66]. Такие сообщества не требуют иерархии и агрессии. Они могут быть представлены большим числом особей, так как от членов группы не требуется запоминание индивидуальных различий. Каждый член такого сообщества должен быть полностью предсказуем для других членов. То есть остальные члены анонимного сообщества должны доверять ему как самому себе, а он должен соответственно себя вести. «Нормы поведения» в таких сообществах жёстко заданы инстинктами и рефлексами.
Сообщества такого типа образуют децентрализованную «сеть» довольно простых и глупых существ, которые, действуя совместно, эффективно и быстро принимают весьма сложные решения. Анонимная, с оговорками, колония крыс проявляет поведение, о котором некоторые биологи говорят как о «коллективном разуме». Стадо антилоп мгновенно реагирует на замеченного одной из них льва. Муравьи и пчелы владеют такими технологиями, которые не снились ни одному слону или дельфину [67]. И это при том, что у каждого отдельного муравья или пчелы практически нет мозгов.