Рекрут Великой армии
Шрифт:
И по всему городу несколько дней шло веселье и гулянье.
Но император, видимо, не имел времени на удовольствия. Газета сообщала, что император хочет мира, что он находится в полном согласии с императором Францем и так далее, но пока что пришел приказ укреплять крепость. Два года назад Пфальцбург находился в сотне миль от границы, поэтому его укрепления пришли в негодность, рвы были полузасыпаны, в арсенале оставался какой-то хлам. Теперь же мы были всего в десятке миль от вражеского государства и в случае нападения на нас первых посыпались бы пули и снаряды. Приходилось подумать, следовательно, о приведении крепости в порядок.
В начале апреля в арсенале оборудовали большую мастерскую для починки оружия. Из Меца прибыла инженерная рота и начала восстанавливать бастионы и возводить новые укрепления.
Разумеется все эти приготовления не могли не тревожить нас. Было ясно, что для крепости скоро потребуются и люди, и мне, пожалуй, придется бросить починку часов и снова тянуть лямку солдата.
Тетушка Гредель после ссоры не приходила к нам. Она была упрямой женщиной, не слушавшей никаких аргументов. Но она была моей тещей, и мне тяжел был этот разлад. Мы с Катрин решили уже поднять вопрос о примирении, но дядюшка первым предложил нам пойти в деревню Четырех Ветров.
— Тетушка уже целый месяц не была у нас. Она упрямится, — сказал он. — Ну, так мы сами пойдем к ней и скажем, что любим ее, несмотря на все ее недостатки.
Мы с Катрин были вне себя от радости. Быстро собрались и все втроем вышли на улицу. Дядюшка торжественно вел Катрин под руку. Я шел сзади.
Когда мы вошли, тетя Гредель печально сидела у печки, опустив руки на колени.
— Раз вы больше не навещаете нас, — весело произнес дядюшка Гульден, — мы сами пришли поцеловать вас. Вы нас угостите славным обедом? Не так ли?
Тетушка вскочила, поцеловала Катрин и обняла старика:
— Ах, как я рада вас видеть! Вы — хороший человек, вы в тысячу раз лучше меня!
Тетушка сейчас же начала хлопотать насчет обеда, но Катрин сказала, что обед приготовит она сама и принялась по-старому за чугуны да кастрюли. Тогда тетушка пошла привести в порядок свой туалет, а мы отправились в сад.
За обедом разговор, естественно, вертелся вокруг Наполеона и возможности новой войны. Дядюшка уверял, что Наполеон хочет мира, в ответ на это тетушка Гредель дала нам прочесть прокламацию союзников, переданную ей священником. Союзники заявляли, что Наполеон нарушил свое слово, поставил себя вне закона, и что они будут бороться с ним.
— Вот видите, — заметила тетя Гредель, — Жозефу, пожалуй, скоро опять придется отправляться в поход.
Я побледнел при этих словах, а дядюшка Гульден сказал:
— Да, я уже несколько дней назад узнал, что его снова зачислят в полк, и вот что я предпринял. Вы знаете, что при нашем арсенале открыта теперь мастерская для ремонта оружия, но ей недостает хороших рабочих. Эти рабочие нужны государству не меньше, чем солдаты, идущие на войну, но эти рабочие не рискуют своей жизнью. Я пошел к артиллерийскому полковнику и попросил его принять Жозефа рабочим в арсенал. Починить замок у ружья для хорошего часового мастера — чистые пустяки. Полковник согласился с моим предложением. Вот у меня его приказ.
Он показал мне бумагу, и я воскликнул:
— О, дядюшка Гульден, вы для меня больше, чем отец родной, вы мой спаситель!
Тетя Гредель обняла и поцеловала старика со словами:
— Да, да, вы лучший из людей… вы самый добрый… самый умный. Если бы все якобинцы были такие же, как вы, я бы хотела, чтобы весь мир состоял из якобинцев.
Катрин стояла в углу комнаты и заливалась горючими слезами.
Мы все были растроганы. Наконец старик сказал мне:
— Ну, Жозеф, завтра ты отправишься в арсенал с утра. Работы будет тебе вдоволь.
Как я был рад, что мне не придется покидать город! У меня было много причин, чтобы хотеть остаться. Одна из них была та, что мы с Катрин кое-чего ждали…
Мы оставались у тети до темноты. Она пошла нас немного проводить.
С тех пор снова воцарилась дружба между тетей Гредель и дядюшкой Гульденом.
Глава XII. Наш батальон идет в поход
Я начал работать в арсенале и проводил там время с утра до семи часов вечера и имел в полдень часовой перерыв на обед. Работы было много.
С тех пор как я поступил в арсенал, наше беспокойство немного улеглось. Однако у нас еще оставался повод поволноваться. Каждый день приходили в крестьянских одеждах и с ранцами за плечами сотни отпускных, запасных и новобранцев. Они кричали: «Да здравствует император!» и походили на безумцев. В большой зале мэрии одни из них получали шинели, другие — кивера, третьи — сапоги. Затем они шли дальше по своим полкам, и все желали им счастливого пути.
Все портные города взяли подряд шить мундиры, жандармы отдали своих лошадей, чтобы пополнить кавалерию, мэр города, барон Пармантье, убеждал шестнадцати-семнадцатилетних юношей записываться в партизанские отряды, которые шли на защиту пограничных горных ущелий.
Я работал в арсенале с невероятным рвением. Целыми днями и ночами я чинил ружья, поправлял штыки и закручивал винты. Когда полковник приходил к нам в мастерскую, он всегда восхищался мной:
— Молодец! Очень хорошо! Я доволен вами, Берта! Эта похвала доставляла мне удовлетворение, и я всегда рассказывал о ней Катрин, чтобы порадовать ее. Мы почти уже не сомневались, что полковник оставит меня в Пфальцбурге.
В газетах говорилось лишь о новой конституции и торжествах в Париже. Дядюшка Гульден любил поговорить то о той, то о другой газетной статье, но я не мешался в политику, с меня было ее достаточно.
Так шло дело до 23 мая. В этот день, часов в шесть утра, я находился в большой зале арсенала и упаковывал ружья в ящики. Солдаты с фургонами поджидали перед арсеналом, чтобы грузить ящики с оружием. Я заколачивал последний ящик, когда солдат Роберт дотронулся до моего плеча и тихо сказал:
— Берта, полковник хочет вас видеть.
Я удивился и почувствовал легкий испуг. О чем он хочет со мной говорить? Я перешел через большой двор, взошел по лестнице и тихо постучал в дверь.
— Войдите! — сказал полковник.