Реквием для свидетеля
Шрифт:
— Десятипроцентный раствор хлорида кальция внутривенно!..
Одно время он выпивал — еще там, в Свердловске. После второй неявки на плановую операцию его уволили из клиники. Два года откатался на «скорых», после разрыва с женой махнул в деревню, но в больнице, больше походившей на здравпункт, продержался недолго: сын профессора консерватории, дитя асфальта, он не выносил, когда в заключительную часть арии «Мальчик резвый» вторгалось мычание коров.
— Вот она… 5,45… Из «АК-74». Срикошетила, иначе бы ему все потроха разворотила… Зажим!..
— Вы военврач? — робко поинтересовался Авдеич.
В
— Готовьте кетгут, Тонечка. Можно викрил…
«Какие у нее хорошие глаза, — подумал он. — Ах, какие глаза!..»
Моцарт вообще обожал женщин. В большинстве случаев они отвечали ему взаимностью. Из-за них, проклятых, ему пришлось покинуть военный госпиталь в Ташкенте, где он собирался одно время осесть — после окончания афганской войны. Терапевт Лена ждала от него ребенка, когда однажды сентябрьским днем порог отделения переступила молодая медсестра Зульфия с длинной толстой косой и большими серыми глазами — совсем как у этой Антонины. Женщины, решившие выяснить отношения, застали Моцарта с бывшей его пациенткой. Объяснение, что та пришла послушать симфонию, соперниц не удовлетворило. На сакраментальный вопрос начальника госпиталя «Что делать?» донжуан на полном серьезе предложил организовать первый в Средней Азии гарем на базе гинекологического отделения, который предварительно предстояло перевести на хозрасчет. Это, по его мнению, нисколько не противоречило зарождавшейся демократии, соответствовало национальным традициям и могло значительно улучшить финансовое положение госпиталя.
Воспоминания о дальнейшем развитии событий не доставляли Моцарту удовольствия и по сей день…
Он приподнял веко пациента. Реакция на свет живая. Стридорозное дыхание, характерное при обтурации путей кровью, было в норме, но пульс участился, наполнение слабело. Струйное вливание в две артерии подняло систолическое давление до восьмидесяти.
— Ставим капельницу… Реополиглюкин!..
Двое прохаживались в трех метрах от капота, изредка поглядывая на Авдеича. Остальные не выходили из машин. Авдеич прикинул, что бандитов никак не меньше шестнадцати. Важная, должно, фигура этот раненый, раз они поставили на карту столько жизней. И в больницу ехать не хотят. Ищут их, поди, по всей столице?..
Он положил голову на руль, прислушался к голосам в салоне.
— Давно работаете?
— Здесь три года, да в Первой хирургической двенадцать
— То-то я гляжу… Зажим, быстрее! Межреберная кровоточит.
Взгляд Авдеича упал на сиденье, повернутое спинкой к лобовому стеклу. На нем лежал сотовый телефон.
— Есть реакция век!..
— Промедол однопроцентный.
Даже если просунуть руку по самое плечо — до телефона не дотянуться. Тот, кого басовитый назвал Комаром (или кто другой — они все в масках, леший их разберет!), курил напротив Авдеича на расстоянии плевка. Иногда их взгляды пересекались, и Авдеич поспешно отводил глаза в сторону. Попросить подать трубку Антонину?..
— Клипсируем сосуд!.. Быстрее!.. Атравматическую иглу!.. — сыпались команды. — Ну и крови у него!.. Фибриноген есть?..
— Протромбиновый комплекс.
— Давайте!..
Авдеич чувствовал, что там что-то не заладилось и отвлекать их сейчас нельзя. Тем более что нужно было уловить момент, когда террорист отвернется, — это секунды три, за такой промежуток она просто не поймет, что от нее требуется.
Он согнул ногу в колене, подвел ее к рулю. Стараясь сохранить прямое положение корпуса и безразличие на лице, попытался дотянуться до сиденья. Нужно было сместиться вправо — не хватало каких-нибудь десяти сантиметров…
К «скорой» быстрым шагом приблизился один из бандитов, бесцеремонно распахнул дверцу.
— Долго еще? — спросил нетерпеливо.
«Все, — мелькнуло в голове у Авдеича, — сейчас увидит телефон».
В салон потянуло бензином.
— Закройте дверь! — крикнул хирург.
Окрик подействовал: на забытый телефон бандит внимания не обратил. Как только он исчез, Авдеич повторил маневр.
— Увидите вы своих детей, увидите, — глазами улыбнулся Моцарт.
— У него озноб!
— Фторотановый наркоз, что же вы хотели? К тому же здесь меньше двадцати…
Третьего дня такой же озноб отмечался у Кати Масличкиной. Когда ее привезли, никто не хотел «вешать» «летальный исход» на отделение.
«Почему не в Склифосовского?»
«Вы же гений, вы Моцарт!..»
Дура!.. Следила бы лучше за дочерью.
Теперь Катя была и его ребенком. Он произвел ее на свет из груды костей и мяса. Внутрибрюшное кровотечение, шоковые легкие, внутрикапиллярное свертывание крови, множественные переломы ребер, стоп, голени, commotio сеrеbri — это не калибр 5,45 в легком здорового мужика.
Для операции Моцарт выбрал симфонию C-dur…
Авдеич зажал телефон подошвами сандалий. Дождавшись, когда отвернется Комар, подтянул ноги к рулю. Теперь оставалось набрать номер…
Моцарт работал спокойно и уверенно. В целом все складывалось не так уж плохо, но дозировка наркотика не исключала гипотензии.
— Адреналин, — протянул он руку и вдруг услышал сдавленный голос водителя:
— Центральная!.. Я — сто двадцать шестая травматологическая бри…
— Прекратить! — приказал Моцарт. — Если сюда приедет милиция, нас всех перестреляют!
— Авдеич, брось!..
Может быть, Антонина крикнула слишком громко. Почти одновременно с ее окриком распахнулась дверца — Авдеич едва успел отшвырнуть телефон. Секунды три в салоне стояла тишина, потом…
«Сто двадцать шестая! Я — Центральная диспетчерская, сообщите ваши координаты!..» — громко прозвучал электронный голос.
— Ах ты, сука!.. — громила с неожиданным проворством вскочил на подножку и обрушил на голову водителя град ударов.
— Он ничего не сказал! — закричала Антонина. — Не надо!!
Но рукоятка пистолета все же отправила Авдеича в нокаут.
— Работаем, Тоня! Работаем!.. Лигатуру! Иглу!..
Прихватив телефон и выругавшись, бандит спрыгнул с подножки.
— Соберитесь! Выводим его. Маску!
— Они нас убьют, убьют, — замотала она головой.
— Если бы они нас собирались убить, то не прятали бы своих лиц, — спокойно возразил Моцарт и для верности замурлыкал «Дай руку мне, красотка».
Через минуту послышался приближающийся шум мотора. Где-то на поляне захлопали дверцы. Шаги, свет фар, встревоженные голоса не предвещали ничего хорошего.