Реквием для свидетеля
Шрифт:
— Зачем… зачем тогда вы мне все это рассказали? — воскликнул Масличкин.
— А разве вы не знали об этом?
— Нет… я — нет… честное слово, не знал… И о том, что ее лечили с помощью наркотика, не имел представления. — Виктор Петрович зажмурился, потряс головой, словно хотел освободиться от наваждения, и порывисто вышел из машины.
Першин на сей раз не пытался остановить его, зная, что никуда он не уйдет, и будет лучше, если он сам расскажет то, что сочтет нужным. Никаких других способов добиться откровенности от этого несчастного все равно не было.
Шел шестой час вечера. На севере сгущались тучи. Масличкин, пошатываясь, дошел до лесопосадки и опустился на бревно, приспособленное под скамью в отведенном для отдыха месте. Походило, он и в самом деле знал далеко не все из услышанного.
Минут через пятнадцать Першин подошел к нему и сел рядом.
— Зачем вы рассказали мне все это? — глядя в пространство, риторически проговорил Масличкин. — Как я теперь
— В конце концов, это моя версия, Виктор Петрович, — можете ее не принимать. Но одно я знаю точно: несмотря на серьезные увечья, Катя должна была жить. Я вполне ответственно обещал вам это. Я чувствовал ее, понимаете? Знал, где у нее болит, что нужно держать под особым контролем. Вы же помните, я двое суток не отходил от нее ни на шаг, обмениваясь с ней мыслями и ощущениями… впрочем, вам трудно понять это, а мне трудно объяснить. Я попросил Шахову подменить меня на одну только ночь — когда убедился, что жизнь Кати вне опасности. Но в эту ночь меня под дулом пистолета увели из дома и заставили извлечь пулю из легкого какого-то бандита. А потом привезли в его логово с завязанными глазами для послеоперационного ухода и продержали там два дня. Мне удалось бежать, и первое, что я сделал, был звонок в больницу по поводу Катиного самочувствия. Доктор Шахова сказала, что она умерла. Тогда я уехал, опасаясь преследования бандитов — ведь им был известен мой адрес. Так что не нужно думать, что я бросил вашу дочь, а сам укатил на юг. Зачем я говорю вам все это? Пока я сидел у постели раненого, который оказался их главарем, всем распоряжался гот самый человек, с которым я видел вас в аэропорту. Поймите, Виктор Петрович, мой интерес не праздный, я очень далек от всего этого. Но так сложилось, что теперь меня вызывают на допросы, сажают в тюрьму, явно подтасовывают факты, выискивают улики, берут подписку о невыезде — делают все, чтобы списать на меня убийство Луизы. После этой статьи в «Подробностях» у меня появились основания думать, что между тем человеком и убийцей Градиевской существует какая-то связь.
Масличкин смотрел на него с изумлением и недоверием, но вскоре недоверие сменилось сочувствием. Он окончательно, казалось, вышел из шокового состояния, в которое его поверг Першин.
— Этого не может быть, доктор, — твердо заверил он и даже попытался улыбнуться, демонстрируя, сколь нелепы его догадки. — Вы ошиблись. Обознались просто. Простите, конечно, что я сказал вам неправду в прошлый раз — не из желания скрыть что-то, а полагая, что это не может иметь к вам отношения — вы ведь тогда просто поинтересовались, не является ли он моим телохранителем. Этот человек не может иметь никакого отношения к банде.
— Он ваш сотрудник?
— Он координирует взаимоотношения нашей фирмы и одного из заказчиков по договоренности с учредителем. Очень порядочный, интеллигентный человек.
— Как его фамилия?
— Епифанов. Генерал-лейтенант Епифанов Александр Ильич.
— Как?..
— Из Министерства обороны. А что?
Першину стоило немалых усилий совладать с собою и не выказать охватившего его волнения.
— Вы не знаете… не знаете, где он живет?
— Понятия не имею. Сейчас его нет в Москве. По крайней мере, он собирался лететь куда-то за границу.
Оба надолго замолчали, занятые каждый своими мыслями.
— Конечно, все это должно было рано или поздно кончиться, — заговорил Масличкин едва слышно, будто сам с собою. — Сколько сил, сколько нервов, сколько денег!..
— О чем вы? — не сразу понял Першин.
— Нужно было бросить ее к чертовой матери, лишить материнских прав, оградить от нее ребенка! А я не решился, пожалел. Не Катю жалел, а ее, понимаете? Все-таки десять лет прожили вместе… Институт развален, зарплаты никакой, стали расходиться специалисты. Какие-то коммерческие структуры отняли здание — прекрасное здание на Сиреневом бульваре. С трудом удалось арендовать помещение на два года — у черта на куличках, в Микулине, чтобы спасти оставшееся оборудование. Тех крох, которые выделяло государство, едва хватало на оплату аренды и охрану. К девяносто второму году из ста пятидесяти сотрудников осталось двадцать три энтузиаста — остальные разбрелись кто куда. Я тоже не раз порывался все бросить. В долгах по уши — нужно было кормить семью, уйма денег уходила на Наташу — на врачей, лекарства… которые, как теперь оказалось, на самом деле были наркотиками… Катя без присмотра росла. Слава Богу, пристрастилась к музыке, мы отдали ее учиться. Даже не столько для того, чтобы развить ее способности, сколько чтобы спрятать от каждодневных семейных концертов, которые устраивала эта, как вы сказали, нереализованная артистка. Конечно, девочка все видела, понимала и переживала и оттого росла нервозной, неуравновешенной, молчала целыми днями, на любое замечание реагировала как на ожог… Не знаю, зачем она давала ей этот ЛСД — развить или успокоить… Сволочь!.. Звезда оперетты… шестиконечная!.. Сволочь и дура к тому же!.. Я ни за что не допустил бы этого, уж поверьте. Хлебнул я с нею по самое «не хочу»! Бросил бы тогда все — и жену-алкашку, и лабораторию, — никто бы не осудил, все видели, во что превратилась моя жизнь. Только как-то я по-дурацки устроен — мне никогда не нравилось идти по пути наименьшего сопротивления. А потом… новая жена, новая работа… Я консерватор. И, наверное, трус. Вот и получил… Вы можете поверить в то, что когда-то я весил сто десять килограммов?.. Смешно!.. И вот, году в девяносто втором… да, точно, в сентябре… все начало меняться, благодаря знакомству с Градиевскими. Он был предприимчивым и энергичным человеком, имел свою фирму за рубежом, связи в правительстве — когда-то работал в КГБ, охранял не то МГК КПСС, не то самого Ельцина… И его наша продукция заинтересовала, особенно новейшие опытные образцы. Он нашел деньги на их серийное производство, предложил мне организовать акционерное общество, договорился с военным заводом о предоставлении нам в аренду цеха. Потом этот завод совместно с производственным объединением «Росконверсия» стал нашим учредителем, мы стали выпускать очень ценные приборы «НОИ-2», появился рынок сбыта, укомплектовали кадры, закупили за границей оборудование, а главное — в семье моей все пошло на лад. Наташа бросила пить, у Кати появились первые успехи в музыке. Сам Федор Борисович в России почти не бывал, а Луиза Ивановна оказывала на Наташу очень большое влияние, опекала ее… Но эта светлая полоса как-то очень скоро закончилась, сменилась черной. Градиевский погиб, вы, наверно, знаете эту историю. Убийц не нашли и, я думаю, не найдут. А теперь вот и Луиза… Отказываюсь верить, отказываюсь что-нибудь понимать! Кати… Кати больше нет… — Масличкин сглотнул и отвернулся, подавляя готовые прорваться рыдания. — Странно, — справившись с собой, посмотрел он на Першина, — мы столько лет были знакомы с Луизой, а она скрыла от нас свое замужество… Да и вас я никогда не видел с нею.
— Это был фиктивный брак, — признался Першин в ответ на его исповедь. — Мне нужна была прописка, ей — деньги.
— Деньги Луизе?.. — недоверчиво усмехнулся Масличкин. — Не думаю. Впрочем, не хочу вторгаться в чужие отношения. Извините. Мне очень жаль, что так получилось и вы попали под подозрение. Если бы я мог чем-то помочь…
— Виктор Петрович, а фамилия Малышевский вам ни о чем не говорит? Андрей Григорьевич Малышевский?
Масличкин задумался на несколько секунд, покачал головой:
— Нет.
— А чем занимается та организация, в которой работала Луиза?
— «Спецтранс»?.. Закупкой за рубежом и у отечественных поставщиков специализированной техники: машин для транспортировки негабаритных грузов, автоцистерн, предоставляет ее заинтересованным организациям, налаживает ремонт по всей России. В свое время эта техника принадлежала разрозненным АТП, ее парк находился в плачевном состоянии, а Граф сумел централизовать…
— Как вы сказали? — Першину показалось, что он ослышался. — Граф?!
— А, это… — улыбнулся Масличкин. — Так его называли за глаза. Первые три буквы фамилии и одна — имени: ГРА-диевский Ф-едор. Он так расписывался — Граф…
Страшный образ черного человека потерял свою таинственность. Незнакомец оказался слугой композитора-дилетанта графа Вальзегга цу Штуппаха и появился после кончины жены графа: «Реквием» предназначался для ее поминовения. Но подлинный автор к заупокойной обедне должен был умереть…
Першин был потрясен. Простая эта аббревиатура никогда бы не пришла ему в голову. Теперь все, происшедшее с ним, представало в новом свете. Судя по тому, как запросто рассказал ему Масличкин о человеке, которого за глаза называли Графом, он вообще ничего не знал. Скорее всего его использовали как «подсадную утку», не посвящая в отношения, которые координировал генерал Епифанов.
— А почему вы сказали, что его убийц не найдут?
Масличкин помолчал.
— Вы же читали вчерашнюю статью, — ответил нехотя. — Речь ведь идет не об убийстве директора комиссионного магазина, отказавшегося платить дань рэкетирам.
— Так, значит, вы догадываетесь…
— Нет. Не догадываюсь! — неожиданно жестко ответил Масличкин и в упор посмотрел на Першина: — И вам не советую. Как только я начну «догадываться» — самое малое, что меня ждет, это потеря работы. А может постигнуть и участь Градиевского. Я занимаюсь конструированием и производством опытных образцов навигационного оборудования. Это мой профиль. В прошлом я защитил по нему диссертацию, стал кандидатом наук, возглавил лабораторию, сейчас — директор акционерного предприятия. Ни во что другое меня не посвящали!
— Кто не посвящал?
— Те, кто взял брошенное, никому не нужное, развалившееся производство, которому я отдал жизнь, под свое крыло. И позволил мне делать то, что я умею и люблю.
— Значит, вас не интересует, кто убил Графа и Алоизию?
— Кого?
— Луизу, Алоизией я ее называл… за глаза.
— Представьте себе. Пусть это интересует следственные органы. У каждого свое предназначение, доктор.
Першин понял, что больше из него ничего выжать не удастся — чего-то говорить не станет, опасаясь своих покровителей, а чего-то попросту не знает. Он встал и, кивнув Масличкину, не спеша пошел к машине. Но потом все же не удержался — повернувшись к нему вполоборота, спросил: