Реквием по Германии

Керр Филипп

– Еще один полный набор, – доложил он. В следующем лотке что-то начало перекатываться, точно крошечные шарики подшипника. – Так, а что у нас здесь? – Он взял один и заинтересованно его осмотрел. – Если не ошибаюсь, в каждой из этих маленьких конфеток содержится доза цианистого калия.

– Смертельные таблетки?

– Точно. У некоторых из твоих старых товарищей, капустник, они были очень популярны. Особенно у сотрудников СС, у высших государственных и партийных чиновников. Они предпочитали самоубийство плену у Иванов. По-моему, такие штучки были разработаны сначала для немецких секретных агентов, но Артур Небе и СС решили, что высшему начальству они тоже пригодятся. Дантист вставляет человеку фальшивый зуб или использует уже существующую дыру, куда помещает вот эту малышку. Красиво и удобно – просто диву даешься. Если он попадается, то, возможно, у него при себе имеется даже фальшивый патрон с цианистым калием, обнаружив который наши люди не стали бы осматривать зубы. А затем, решив, что время пришло, он нащупал бы фальшивый зуб, языком вытащил капсулу и жевал ее, пока не надломится. Смерть почти мгновенная. Так покончил с собой Гиммлер.

– И Геринг тоже, как я слышал.

– Нет, – возразил Белински, – он использовал фальшивку. В тюрьме американский офицер тайком передал ее ему обратно. Как тебе это, а? Один из наших пожалел этого жирного ублюдка. Он положил капсулу обратно в лоток и передал его мне. Я вытряхнул на ладонь несколько штук, чтобы получше разглядеть. Надо же, эти малюсенькие штуковины смертельны! Четыре крошечные жемчужины способны оборвать жизнь четырех человек. Думаю, я не смог бы носить такую у, себя во рту, независимо от того, был бы это фальшивый зуб или нет, и при этом получать удовольствие от обеда.

– Знаешь, о чем я думаю, капустник? В Вене находится множество беззубых нацистов.

Я следом за ним вернулся в кабинет.

– Полагаю, тебе знаком способ идентификации трупов по зубам.

– Не имею ни малейшего представления, – сказал я.

– Он нам чертовски пригодился после войны. Это самый лучший из имевшихся у нас способов идентификации трупа. Многие нацисты, естественно, очень хотели заставить нас поверить в то, что они мертвы. Как же упорно они старались убедить нас в этом – полусожженные тела при которых были фальшивые документы, и прочее в таком же роде! В этом случае первым делом зубной врач осматривает зубы трупа. Даже если у вас нет стоматологических записей, касающихся этого человека, вы можете определить его возраст по состоянию десен, корней зубов и еще кое-чему подобному, а значит, с уверенностью сказать что вот это – труп не того человека, за которого его пытаются выдать. – Белински замолчал и оглядел кабинет. – Ты закончил здесь?

Я сказал ему, что закончил, и спросил, не нашел ли он чего заслуживающего внимания в доме. Он отрицательно покачал головой. Тогда я предложил сматываться отсюда, к чертовой матери.

Белински продолжил свои объяснения в машине.

– Возьми случай с Генрихом Мюллером, шефом Гестапо. Последний раз его видели живым в бункере Гитлера в апреле сорок пятого. Предполагалось, что Мюллер пал в битве за Берлин в мае сорок пятого. Но, когда после войны тело эксгумировали, стоматолог берлинского госпиталя, в британском секторе, специализирующийся на челюстной хирургии, решительно отверг вероятность того, что труп, судя по зубам, принадлежал сорокачетырехлетнему мужчине. Их обладателю, по утверждению доктора, не исполнилось и двадцати пяти лет.

Белински включил зажигание, минуту-другую погонял двигатели вхолостую, а затем включил передачу.

Для американца он вел машину очень плохо, дважды выключая сцепление, путая скорости и вообще едва справляясь с рулем. Вождение, совершенно очевидно, требовало всего его внимания, но он продолжал спокойно объяснять, даже и после того, как чуть не сбил проезжавшего мимо мотоциклиста.

– Допустим, мы ловим кого-нибудь из этих ублюдков. Не сомневайся, они уже обзавелись фальшивыми документами, новыми прическами, усами, бородами, очками – в общем, чем угодно. Но зубы – признак столь же верный, как татуировка, а иногда как отпечаток пальца. Поэтому, если кто-то из них удалил свои зубы, то одним способом идентификации становится меньше. В конце концов человек, способный взорвать патрон у себя под мышкой, чтобы убрать символ принадлежности к СС, не будет против того, чтобы вставить фальшивые зубы, ведь так?

Я подумал об ожоге под собственной рукой и решил, что, пожалуй, он прав. При необходимости замаскироваться от русских я бы, безусловно, повыдергивал все зубы, и уж тем более, имей я условия для столь же безболезненного удаления, как у Макса Абса и Гельмута Кенига.

– Полагаю, что так, – произнес я вслух.

– Можешь свою жизнь на это поставить. Вот почему я украл книгу записи на прием к Хайму. – Он похлопал себя по груди, где под пальто, видимо, он ее держал. – Небезынтересно узнать, кто на самом деле эти люди с плохими зубами. Например, твой дружок Кениг. И Макс Абс тоже. С какой это стати ничтожный эсэсовский шофер почувствовал необходимость маскировать то, что у него по рту? А с такой, что был вовсе не эсэсовским капралом. – При мысли об этом Белински радостно захихикал. – Вот поэтому-то я должен уметь видеть в темноте. Некоторые из твоих дружков точно знают, как спутать карты. Видишь ли, я не удивлюсь, если мы все еще будем преследовать этих нацистских ублюдков, а тем временем их детки станут посыпать для них клубничку сахаром.

– Однако, чем позже вы их поймаете, – сказал я, – тем труднее будет получить позитивную идентификацию.

– Не волнуйся, – мстительно огрызнулся он. – В свидетелях, жаждущих вывести на чистую воду это дерьмо, недостатка не будет. Или, может, ты думаешь, что людям, подобным Мюллеру и Глобочнику, позволят уйти от расплаты?

– Кто такой Глобочник? Когда у него вечеринка?

– Одило Глобочник возглавлял операцию «Рейнхард», создал большинство крупных лагерей смерти в Польше. И предположительно, покончил жизнь самоубийством в сорок пятом. А вот еще. Прямо сейчас в Нюрнберге идет суд над Отто Олендорфом, командиром одной из эсэсовских карательных групп. Как ты думаешь, он должен быть повешен за свои преступления?

– Преступления? – устало повторил я. – Послушай, Белински, я три года работал в Бюро по военным преступлениям в Вермахте. Так что можешь не читать мне лекции по этим долбаным военным преступлениям.

– А мне интересно узнать твою позицию, капустник. Какие именно военные преступления немецких солдат вы расследовали?

– Зверства с обеих сторон. Ты слышал о Катунском лесе?

– Конечно. Ты это расследовал?

– Я был одним из тех, кто занимался этим делом.

– Неужели? Интересно! – Казалось, он по-настоящему удивился. Многие, кстати, удивлялись.

– Честно говоря, по-моему, сама мысль обвинять воюющих людей в военных преступлениях – абсурдна. Убийцы женщин и детей должны быть наказаны, нет сомнения, но люди, подобные Мюллеру и Глобочнику, убивали не только евреев и поляков. Они также убивали и немцев. Возможно, предоставь вы нам хоть полшанса, мы бы сами отдали их под суд.

Белински свернул с Вэрингерштрассе и поехал на юг, мимо длинного здания Центрального госпиталя на Альзерштрассе, где, подумав то же, что и я, снизил скорость до более приемлемого уровня. Я был уверен, что он собирался оспорить мою точку зрения, но молчал, как будто чувствовал себя обязанным не давать мне никакого повода для наступления. Остановившись около пансиона, он спросил:

– У Тродл была семья? – Я по крайней мере, не знаю. Самый близкий ей человек – Беккер. – Но и в этом я сомневался. Ее с полковником Порошиным фотография не давала мне покоя.

– Ну и Бог с ним. Я не собираюсь ночей не спать, сострадая его горю.

– Не забывай, он – мой клиент. Помогая тебе, я должен стараться доказать его невиновность.

– А ты сам-то в ней уверен?

– Да, уверен.

– Но ты должен знать, что он – в списках КРОВКАССа.

– Как ты умен! – сказал я. – Суетись, мол, парень, а потом я тебе открою глаза. Предположим, мне в самом деле повезет, и я выиграю гонку. Позволят ли мне забрать свой приз?