Реквием по Homo Sapiens. Том 1
Шрифт:
Я почесал нос. Она смотрела на меня, прищурившись, закусив губу и теребя свой двойной подбородок. Мне казалось, что я понял костяк ее плана. Она пойдет на все, чтобы сделать меня Главным Пилотом, собираясь потом манипулировать мной, как будто я – кукла фантаста. Когда я обвинил ее в этом, она возразила:
– Разве я способна манипулировать собственным сыном? Ты сам собой манипулируешь. Не имею никакого желания манипулировать будущим Главным Пилотом.
Она засмеялась, и я подумал, что недооценил степени самомнения, на котором основывался ее план. Я смотрел в ее глаза, казавшиеся темно-синими под тенью капюшона,
– Но Орденом правит Хранитель Времени, а не Главный Пилот, – заметил я.
– Верно, Хранитель Времени, – согласилась она.
Тогда ее грандиозный замысел открылся мне во всей полноте. Уж очень красноречиво произнесла она «Хранитель Времени». Честолюбие моей матери не знало границ. Она собиралась убить и Хранителя Времени тоже, а в правители Ордена прочила себя.
Тщеславие, тщеславие, суета сует.
– Нет, мама, – сказал я, читая указатели на ее лице, – ты никогда не будешь править Орденом.
Она с шумом выпустила воздух и прижала руки к животу, словно я ударил ее.
– У моего сына большая власть. Раз уж ты меня, свою мать, видишь насквозь…
– Просто я читаю некоторые твои программы.
– Что же это они с тобой сделали? – Она смотрела на меня так, словно видела впервые, и в ее прищуре сквозил ужас. (А что такое ужас, если не смесь ненависти и страха?)
– Что сделал с тобой воин-поэт, мама?
– Не смей отвечать вопросом на вопрос! Почему ты такой непослушный? Я думала, что давным-давно научила тебя слушаться.
Мне не понравился оборот, который приняла наша беседа, а еще больше не понравилось, как мать произнесла слово «слушаться». Это было гадкое слово, а в ее устах оно приобрело и вовсе ужасный смысл. Воины-поэты славились тем, что вселяли в свои жертвы абсолютное послушание. Какой же яд ввел Давуд в ее мозг? Генотоксины, которые хорошо сочетаются с ее хромосомами и постепенно меняют самые глубокие ее программы? Или слель-вирус, пожирающий ее мозг и мало-помалу заменяющий его запрограммированными нейросхемами? Послушными нейросхемами? Возможно, ее мозг слельмимирован? Мать смотрела на темный круг катка, а я прикидывал, в какой степени ее воля уже заменена волей воина-поэта.
– Этот поэт очень опасен, – сказал я. – Он убьет тебя как муху, если захочет.
– Все мы смертны.
– Он убьет твою душу.
– Я не боюсь умереть.
– Я всегда думал, что ты боишься, мама.
– Нет, не боюсь. Разве мы, принимая смерть как должное, не освобождаемся от страха? И разве свободному человеку не все доступно? Нет, я не боюсь.
Я смахнул лед с усов.
– Мне кажется, это слова поэта, а не твои.
Она потуже затянула капюшон и заговорила медленно и мерно, как будто объясняла послушнику теорию круга. При всем ее спокойствии я различал в ее голосе ритм новых программ. Подбор слов, произношение некоторых звуков (она слишком выделяла согласные, образующиеся при пресечении потока воздуха языком), рубленая краткость фраз и мыслей – все было таким же, как обычно, и всетаки немного другим. Я читал ее, но не мог сказать, откуда взялись эти новые программы – просто из идей и верований Давуда или он все-таки мимировал ее мозг. Я вздрогнул, когда она сказала:
– Ты думаешь, Давуд мной манипулирует? Ничего подобного – это я манипулирую им. Он думает, что нашел
Что же все-таки сделал Давуд – переписал ее программы или переделал жесткий диск? Я дрожал при мысли об этом.
– Быть может, акашики смогли бы тебе помочь, – сказал я.
– Не думаю.
– Давай я отведу тебя к ним – только скажи мне, как тебя найти.
– Разве твои друзья не сказали тебе, что я беру уроки у воинов-поэтов?
– Скажи тогда, где найти твоего поэта.
– Зачем моему сыну может понадобиться воин-поэт?
– Может быть, я хочу его предупредить, что им манипулируют. – На самом деле я хотел захватить его врасплох до того, как он мимирует мозг моей матери – если он, конечно, до сих пор еще этого не сделал. Я хотел его убить.
– Суть моих манипуляций такова, что информация о том, что им манипулируют, только заставит его поверить, будто он сможет манипулировать моими манипуляциями, заставив меня поверить, будто я манипулирую им. Это довольно сложно – впрочем, поступай как знаешь. – Она с улыбкой кивнула и повернулась к свету. Ее тень вытянулась, как черное копье, и снова укоротилась на блестящем льду. – Тобой-то никто не манипулирует.
– Бог ты мой!
– Разве я учила тебя божиться?
– Где он, этот поэт?
– Разве я сторож господину моему?
– Где он, мама?
– Сам скажи, раз так хорошо читаешь меня.
– Ты послала его убить Соли.
– Соли, – повторила она и закрыла глаза, наконец-то убедившись, что я действительно ее читаю.
– Почему он согласился убить по твоей просьбе?
– Не даром, конечно. Воинам-поэтам нужны приверженцы, вот я и примкнула к ним, а взамен Давуд…
– Когда? О Боже, мама – теперь уже поздно, так?
– Как же я ненавижу Соли!
– Мама!
– Не ищи воина-поэта – неровен час, найдешь.
– Я убью его.
– Нет, Мэллори, не уходи. Пусть он сделает свое дело. Зачем тебе нужно спасать Соли? В это самое время поэт, наверно, уже поднимается к нему на башню. Или избавляется от его охраны. Или спрашивает у Соли стихи.
Я топнул коньком об лед, пытаясь вернуть кровообращение своим окоченевшим ногам.
– Какие стихи?
– Такова традиция воинов-поэтов. Они обездвиживают свою жертву, а потом читают ей начальные строчки каких-нибудь старых стихов. Если жертва сумеет их закончить, поэт ее пощадит. Но этих стихов, конечно, никто не знает.
Я оттолкнулся и поехал прочь. Я ей не верил. Она смеялась надо мной. Не может поэт рисковать провалом, теряя время на то, чтобы спрашивать у жертвы стихи.
– Куда ты? – крикнула она, не успел я проехать и десяти ярдов.
– Предупредить Соли об этом безумце!
– Не уходи от меня! Пожалуйста!
– До свидания, мама.
Тогда она прокричала мне вслед:
Не ждал я Смерти, но она Любезно дождалась меня. Теперь на башне мы втроем: Она, Бессмертие и я.