Реквием по монахине
Шрифт:
Тэмпл (поворачивается в сторону детской). Гоуен, замолчи!
Гоуен. Нет, нет, не бойся. Я не подниму шума, будь уверена. Я не ударю тебя. Я никогда не ударил в своей жизни ни одной женщины, даже потаскухи, даже потаскухи из Мемфиса или бывшей потаскухи из Мемфиса. Однако я знаю, что есть два сорта женщин, которых мужчине разрешается бить: свою жену и потаскуху. И видишь, как мне везет: я мог бы угостить обеих разом одной оплеухой. (Он умолкает, поворачивается к ней спиной. Затем, изменившимся голосом.) Хочешь, я приготовлю тебе что-нибудь выпить?
Тэмпл (напряженно).
Гоуен (протягивает ей пачку сигарет). Тогда возьми сигарету. Не важно что, но делай что-нибудь, не стой, как истукан.
Она берет сигарету и держит ее, бессильно опустив руку. Стоит неподвижно, как в столбняке.
Одно очко в мою пользу: я сумел сдержаться. Теперь продолжим разговор. Конечно, если мы будем в состоянии понять друг друга. Сегодня вечером потоком хлынули сенсационные сообщения. Не удивительно, что у нас в голове все перепуталось и мы не можем прийти к соглашению. Даже если речь идет о самых банальных вещах, например: отчего мать и достойная супруга вдруг повела себя как отъявленная шлюха, какой она прежде была, и таким поведением, по всей вероятности, вызвала убийство своего ребенка.
Тэмпл. Хорошо. Продолжим разговор, скажем то, о чем до сих пор умалчивали, и покончим на этом.
Гоуен. В самом деле? Ты думаешь, мы можем на этом покончить? Ты в самом деле уверена, что таким образом за все расплатишься, отдашь свой долг в этом мире — весь до последнего гроша, который могли бы с тебя и не спрашивать? Ты, видимо, полагаешь, что могла бы и не платить за то, что с твоей стороны было только ошибкой? Да, да, это была всего лишь ошибка, не правда ли? Простая ошибка. Так посмеемся, ради христа! Ну, смейся же! Смейся!
Тэмпл (исступленно). Довольно, Гоуен!
Гоуен. Отлично. Дай мне пощечину, ударь меня. И тогда я, возможно, ответил бы тебе пощечиной, и ты могла бы простить меня: простить мне все одно за другим, и прежде всего эту попойку восемь лет назад, когда я напился — не потому, что у меня было желание напиться, но потому, что я боялся. Потому что я, первый фанфарон в колледже, самый светский студент, который ни в чем не знал поражений, президент университетского клуба в Шарлотсвилле, который мог назвать по имени всех обольстительниц из чайных салонов Нью-Йорка, я испугался, я не знал, что делать с семнадцатилетней провинциалочкой из Миссисипи, не знал, как говорить с молоденькой девушкой, которая никуда не выезжала из колледжа до выпускных экзаменов. Да, я напился, чтобы набраться храбрости и уговорить тебя убежать из этого проклятого экскурсионного поезда.
Тэмпл. Ты же не тянул меня насильно.
Гоуен. Что?
Тэмпл. Ты не тянул меня насильно. Ты мне предложил, и я охотно согласилась. Ты не несешь никакой ответственности.
Гоуен. Можешь ты помолчать? Скажи, ты можешь помолчать? Я несу ответственность! Я беру это на себя. Дай мне покаяться, раз уж мы заговорили об этом. Предоставь мне страдать одному в полное свое удовольствие. Попробуй пострадай сама, и ты увидишь, какое это доставляет удовольствие. И погорюй над тем, над чем, как ты полагаешь, я горевал восемь лет, думая, что, не будь тебя, я мог бы жениться на хорошей, разумной и достойной девушке, у которой никогда бы не разгорелись страсти, пока муж не просветил бы ее... (Он останавливается, закрывает лицо руками.) О! Мы должны были полюбить друг друга. Ты и я, мы должны были полюбить друг друга! Неужели ты этого не помнишь?
Тэмпл. Да.
Гоуен. Что да?
Тэмпл. Мы должны были полюбить друг друга.
Гоуен (протягивает к ней руку). Подойди! Не стой так далеко от меня.
Тэмпл (не двигаясь). Нет.
Гоуен (опомнившись). Очень хорошо. Тогда получай все сполна. Говори, был той ночью мужчина у нас в доме?
Тэмпл. Не было никого.
Гоуен (не слушая). Хотя дяде Гэвину и неизвестно, кто он такой, я полагаю, что в Джефферсоне его знают все за исключением меня, конечно. Пока я еще не знаю, какие отношения у него были с убийцей. Может быть, Нэнси застала тебя с ним в постели и убила ребенка - со злости, или от сексуального возбуждения, или чего-то в этом роде. А может быть, это не Нэнси была возбуждена. В пылу вашей грязной страсти вы просто забыли убрать с кровати ребенка и в разгар всей этой мерзости... Ты понимаешь? Видишь, что я способен сказать?
Тэмпл (машинально качает головой, она на грани истерики). Нет, нет, нет...
Гоуен. В самом деле — нет? Можно тебе верить? Скажи правду! Скажи, был или не был у тебя в ту ночь мужчина!
Она молчит.
Ты что же, не можешь это опровергнуть?
Она молчит.
Очень хорошо. Так даже лучше, так яснее! Тем не менее ты не сказала Гэвину, что произошло в ту ночь. Я же лично ничего не хочу знать. И пусть никто этого не узнает. Никогда. Я тебе запрещаю звонить дяде Гэвину. Ты не должна соглашаться что бы то ни было рассказывать губернатору или кому-либо другому. Ты сказала — и сказала совершенно правильно, — что если Нэнси ждет спасения от тебя и рассчитывает на твою помощь, то пусть уж лучше уповает только на господа бога. Поняла?
Тэмпл. Нет.
Гоуен. Нет поняла. Я даже могу сказать тебе нечто более убедительное. Видишь, я умею страдать сдержанно, как воспитанный человек. Я не только безропотно переношу испытания, которые проклятое небо с бесконечной заботливостью посылает мне, но я этим пользуюсь, дабы возвыситься душой и научиться прощать ошибки своим ближним, — настоящий ягненок, а? Так вот! Ягненок надеется, что у него еще осталась капля крови, которую ты не отдашь в уплату за свои грехи. Поэтому ты не дотронешься до телефона, и все еще будет можно исправить. Но если ты это сделаешь, я уйду, уйду навсегда.
Тэмпл медленно поворачивается к телефону.
Подожди. Ты могла бы все уладить в любое время за эти шесть лет. Ты и сейчас еще можешь. Ты свободна. Но если ты позвонишь дяде Гэвину, то будет слишком поздно и я уйду. Ты хочешь, чтобы я ушел?
Она не отвечает.
Скажи, что ты не позвонишь дяде Гэвину. Скажи, умоляю тебя!
Тэмпл. Я не могу.
Гоуен. Скажи, Тэмпл! Ведь когда-то мы любили друг друга.