Реквием в Брансвик-гарденс
Шрифт:
– А как насчет служанки для черной работы, как ее зовут… Гвен?
– Она отшивала коридорного, – ответил дворецкий с тенью улыбки, через мгновение исчезнувшей с его лица. – Кухонный персонал слышал их разговор. Никто из нас не знает, что произошло. И мне жаль, что так получилось. – Он покачал головой. – Должно существовать другое объяснение – лучше того, к которому они вроде пришли. Я знал преподобного Парментера еще холостяком, сэр. Эта мисс Беллвуд была его ошибкой, скажу без обиняков. Я видел это еще тогда, когда она только что появилась здесь. Не думаю, что молодые женщины могут сказать что-то серьезное в области религиозной мысли.
Домоправитель серьезно посмотрел на Доминика и продолжил:
– Не поймите меня неправильно, мистер Кордэ: на мой взгляд, женщины могут быть столь же религиозными, как и любой мужчина, а в каких-то отношениях даже более верующими. Они наделены простодушием и чистотой, во всяком случае, лучшие среди них. Однако они не созданы для постижения глубин, и если пытаются погрузиться в них, то ни к чему хорошему это не приводит. Но преподобный Парментер попытался быть честным. A он всегда был очень честным человеком, открытым для спора… быть может, даже слишком открытым, бедняга.
Он вновь с тревогой посмотрел на священника глазами, полными уныния и тревоги:
– Можете ли вы помочь ему, сэр? Ситуация просто ужасна, и ей-богу, я не знаю, что думать.
Доминик пребывал в такой же неопределенности. Однако он поставил себе целью не искать утешения, а давать его.
– Я согласен с вами, Эмсли, – попробовал он улыбнуться. – Другое объяснение просто обязано существовать. – Кордэ поднялся на ноги, стараясь избежать вопросов со стороны дворецкого по поводу этого объяснения. – А как там поживает миссис Хендерсон?
– O, она пребывает в большом расстройстве, сэр. Как и все мы. Не то чтобы все здесь так уж любили бедную мисс Беллвуд… Подчас она бывала трудной в общении, смущала людей своими идеями.
– В самом деле?
– O да, сэр. Осмеивала наши молитвы… всегда так вежливо, никогда в лоб, однако слова ее доставляли нам беспокойство. – На лице его проступило недовольство. – Однажды я застал Нелли в слезах. Только что скончалась ее бабушка, a мисс Беллвуд пустилась в разглагольствования относительно теорий мистера Дарвина. Вот бедняжка Нелли и пришла к выводу, что бабушка ее не попадет в Царствие Небесное.
– Я не знал об этом, – торопливо проговорил Доминик. А ведь ему следовало знать. Когда проживающая под одним с ним кровом женщина переживает утрату, как может он оказаться настолько слепым, чтобы не заметить этого и не предложить ей какое-то утешение? Если он не способен на это, какой тогда от него толк? – Мне никто ничего не сказал!
– Ну, конечно, сэр, – спокойно проговорил Эмсли. – Мы не хотели беспокоить вас собственными треволнениями. Миссис Хендерсон поговорила с нею как надо в таких случаях. Она – хорошая христианка, миссис Хендерсон, у нее в голове нет этих современных глупых фантазий. После этого Нелли пришла в себя. Но впредь держалась подальше от мисс Беллвуд, чтобы вновь не наслушаться глупостей.
– Понятно. Но все-таки жаль, что я этого не знал…
Извинившись, Кордэ отправился разговаривать со всеми слугами поодиночке. Какое-то время он провел с Нелли, пытаясь скомпенсировать свою прежнюю оплошность, и уже через несколько мгновений понял, что старания его излишни. Того, что сказала ей миссис Хендерсон, оказалось более чем достаточно. Молодая служанка не испытывала никаких сомнений в отношении посмертного существования душ, как и в отношении того, что по прошествии определенного времени Он простит грехи даже Юнити Беллвуд, во многом количестве которых Нелли не сомневалась.
– В самом деле? – невинно поинтересовался Доминик. – Быть может, я не настолько хорошо знал ее, как мне казалось…
– Вы хочете думать об ей хорошо, сэр, – в знак согласия кивнула девушка. – Енто ваше дело, но не мое. Я ее наскрозь вижу. Понабралась страшных идей она, вот что. Енто ежели сказать честно. Таперича-то она уж все знает, бедняга… Но мистеру Мэлори от ее досталося во как! Все смеялась над евойным саном… – Она покачала головой. – Я и сама-то не скумекала, зачем ему енто. Стало быть, имеет какое-нить отношение к евонной религии.
Ей было все ясно. Дело это фальшивое, и разбираться в нем незачем.
Расставшись с Нелли, священник последовал дальше по намеченному пути, однако никто из слуг не мог оказать ему никакой помощи. Скорее наоборот. В интересовавшее его время – a оно было известно с достаточной точностью, без пяти десять, – все они разошлись по делам, и возле лестницы никого не было. Наверху находились лишь мисс Брейтуэйт и камердинер Стендер, и им пришлось бы пройти мимо двери кабинета Рэмси, чтобы попасть на лестничную площадку.
Но возможно ли, чтобы Рэмси и в самом деле толкнул Юнити? Неужели ее постоянные покушения на его уверенность в своей правоте, опоре на веру и реальность, точили ее основу и неделя за неделей, месяц за месяцем лишали его внутренней силы и довели до точки, когда он вдруг утратил власть над собой и напал на свою мучительницу, на этот голос, лишавший его всех прежних истин, самого смысла всех его трудов? Неужели он настолько потерял соприкосновение с реальностями веры, человеческого духа, живых чувств, что отчаяние лишило его разума?
Доминик снова вышел в холл из кухни, служившей одновременно и столовой для слуг. При всем своем экзотическом оформлении это помещение показалось ему таким знакомым и таким функциональным… Стойка для зонтов напоминала об английском климате и практических следствиях хождения под дождем. Высокие часы привычно пробили четверть часа, отмеряя обычный распорядок дня. Конечно, в связи со смертью в доме бой был приглушен. На боковом столике лежал поднос для визитных карточек. В углу располагалась вешалка для шляп, а рядом – сундук, на который иногда клали пологи для кареты. Вывешенное для последней и окончательной проверки внешности зеркало исправно отражало свет. Оконный шест, предназначенный для того, чтобы лакею было удобно закрывать фрамугу, веревочка колокольчика, телефонная машинка в углу – все это пребывало там, в прежнем здравом мире. Даже пальма в своем горшке казалась совершенно ординарной, может быть, чуточку переросшей, однако вполне подобной тем, что росли в тысячах английских домов. На ширму и пол Кордэ почти не обратил внимания, настолько часто он их видел.