Реквием в Брансвик-гарденс
Шрифт:
– Нет, нельзя – до тех пор, пока его не осмотрел врач.
– Хорошо, тогда хотя бы прикрой его, – запротестовал священник. – Что может сказать тебе врач? Разве и так не очевидно, что здесь случилось?
С этими словами он стал снимать сюртук.
Питт протянул руку, останавливая его:
– После того, как его осмотрит доктор. Тогда его можно будет отнести в собственную комнату и уложить как надо. А пока еще рано. Пошли, оставим его. Ты сделал все что мог. Время позаботиться о живых.
Доминик кивнул:
– Да, конечно. Кларисса должна быть в ужасном состоянии… такое
– И Трифена тоже, я полагаю. – Томас открыл дверь перед свояком.
Тот развернулся на пороге:
– Трифена не любила его так, как Кларисса.
Прежде чем суперинтендант успел ответить, наверху лестницы показался Телман, усталый и небритый. У него был долгий и трудный день.
Питт показал на дверь кабинета и отрывисто проговорил:
– Он здесь. Я сейчас же пришлю сюда доктора. Очевидно, произошел несчастный случай. Когда закончишь здесь и уйдет врач, запри дверь и принеси ключ.
На лице инспектора отразился глубокий скепсис, однако он ничего не сказал. Посмотрев на Доминика, помощник Питта что-то буркнул себе под нос – нечто вроде соболезнования – и скрылся в кабинете.
Кордэ показал Томасу, где находится комната Виты, после чего спустился вниз. Суперинтендант постучал. Спустя пару мгновений дверь открыл тот же самый медик, который засвидетельствовал смерть Юнити. На его бледном лице было написано уныние, а в глазах читалось глубокое расстройство.
– Жуткое дело, – произнес он негромко. – Я не имел представления о том, что все настолько серьезно. Я искренне думал, что он просто несколько… переутомился, что следует еще учитывать и то угнетенное состояние, которое вызывали в нем изменения в общественном восприятии религии, из-за влияния теории Дарвина об эволюции на среднего читателя… я бы сказал, в пересказе, в искаженном виде дошедшие до каждого.
Интонация доктора засвидетельствовала его собственную точку зрения на эту теорию.
– Не имею ни малейшего представления о том, что нарушило его умственное равновесие. Я чувствую себя виноватым в этой жуткой ситуации. Я ничего не замечал. С моей точки зрения, для него всегда было естественным… быть, скорее, несчастным. – Врач вздохнул. – По моему впечатлению, у людей Церкви бывают периоды сомнения и смятения. Это нелегкое призвание. Можно с невозмутимой миной проповедовать с кафедры миру по воскресеньям, но это отнюдь не значит, что ты не сможешь затеряться в пустыне своей души… на какое-то время. – Лицо его было полно печали. – Мне действительно очень жаль.
– Никто не ожидал этого, – заверил Питт медика, принимая на себя долю вины. – А где миссис Парментер? Она цела?
Доктор внимательно посмотрел на него:
– Несколько синяков. Думаю, они недолго поболят и пройдут, ничего серьезного. Легкий вывих левого предплечья, но и это тоже пройдет. – Недоуменное выражение все еще не оставляло его лицо. – Слава богу, она женщина ловкая, здоровая и отважная! Ей пришлось побороться за свою жизнь. – Губы его дрогнули. – Но вот эмоциональное состояние – совсем другое дело. За него я не поручусь. Она держится с несгибаемой отвагой, однако я дал ей успокоительное, которое она отказалась принимать до тех пор, пока не переговорит с вами, зная,
– Хорошо, – пообещал ему суперинтендант. – А теперь мне хотелось бы, чтобы вы осмотрели труп преподобного Парментера и сообщили мне все, что удастся выяснить о его смерти. В кабинете находится мой помощник. Он впустит вас внутрь, а потом запрет комнату.
– Сомневаюсь, чтобы я сумел чем-то помочь вам, но, конечно же, я все сделаю. Насколько я понимаю, будет произведено официальное расследование?
– Да, конечно, но я тем не менее прошу вас сообщить мне свое мнение.
Отступив в сторону, Томас пропустил врача, а затем вошел в комнату Виты и закрыл за собой дверь.
Эта просторная комната оказалась прекрасно обставленной, женственной и менее экзотичной, чем общественные помещения дома. Тем не менее там повсюду были заметны следы, свидетельствующие о личном и самостоятельном вкусе хозяйки, пятна восточных красок: переливчатой лазури, красного лака…
Вита Парментер сидела на кровати, подпертая с боков подушками. Первым делом взгляд Питта подметил кровь. Ею был залит весь перед ее платья и забрызгана бледная кожа ее горла – эти брызги подчеркивали пепельно-серое лицо и горящие лихорадочным блеском глаза. В нескольких шагах от хозяйки стояла ее горничная, Брейтуэйт, со стаканом в руке. Вита казалась измученной.
– Прошу прощения за вторжение, миссис Парментер, – начал Питт. – Если бы у меня была какая-то альтернатива, я предпочел бы этого не делать.
– Понимаю, – ответила женщина ровным тоном. – Вы всего лишь выполняете собственный долг. Ну и, на мой взгляд, нам будет проще поговорить с вами прямо сейчас, чем начинать эту тему завтра утром. Нужно сообщить вам… вынести за пределы семьи кое-что, способное снять с меня часть бремени. Не кажется ли вам это желание… эгоистичным?
Она посмотрела на него с полной искренностью.
– Нет. – Не дожидаясь приглашения, полицейский опустился на туалетный стул. – Эта причина кажется мне вполне убедительной. Прошу вас рассказать мне все, что случилось: так, как это запечатлелось в вашей памяти.
– С чего начать?
– С чего вам будет угодно.
Задумавшись на несколько мгновений, Вита глубоко вздохнула.
– Не знаю, какой был час. – Она с трудом кашлянула. – Я как раз переоделась к обеду. Брейтуэйт оставила меня и спустилась вниз. У слуг настало время обеда. Они едят раньше нас, но вам, наверное, это известно? Ну да, конечно.
Она заморгала, а потом с трудом заговорила снова:
– Простите. Я несу какой-то вздор. Никак не могу сосредоточиться. – Ладони ее судорожно комкали постельное белье. – Я решила сходить и посмотреть, как идут дела у Рэмси, быть может, даже поговорить с ним. Он стал таким… одиноким. Почти не выходил из комнаты. Я подумала, что мне стоит попробовать уговорить его хотя бы пообедать с нами. – Глаза ее впились в лицо Питта. – Если вы спросите теперь, зачем мне это понадобилось, я ничего не скажу. Этот жест показался мне совершенно естественным и нормальным.