Реквием в Брансвик-гарденс

Перри Энн

Она закашлялась, и Брейтуэйт снова подала ей стакан.

– Спасибо, – пробормотала Вита, отпивая воду.

Томас ждал.

Вновь прокашлявшись, миссис Парментер продолжила с легкой и благодарной улыбкой:

– Я постучала в дверь кабинета и, услышав его ответ, вошла. Он сидел за заваленным бумагами столом. – Я спросила о том, как продвигается его работа. Безобидный вопрос и вполне естественный… как вам кажется?

Женщина посмотрела на суперинтенданта, взглядом ища его согласия.

– Вполне естественный, – кивнул тот.

– Я… я подошла к столу и взяла в руки одну из бумаг. – Голос хозяйки дома вдруг сделался хриплым. – Это было любовное

письмо, суперинтендант, очень… страстное и очень… очень красочное. Я в своей жизни никогда не читала ничего подобного. Я не знала, что люди… женщины могут пользоваться таким языком, что они могут даже в мыслях применять такие слова. – Вита нервно усмехнулась, не в силах скрыть смущение. – Признаюсь, я была потрясена. Что, должно быть, отразилось на моем лице. Иначе и быть не могло.

– Это было письмо женщины к мужчине? – уточнил Томас.

– O да. Достаточно… очевидного содержания. Как я уже сказала, мистер Питт, оно было весьма… откровенным.

– Понимаю.

Миссис Парментер посмотрела вниз, а затем вновь быстро подняла взгляд к собеседнику:

– Оно было написано почерком Юнити Беллвуд. Я достаточно хорошо его знаю. В доме хватает написанных ею бумаг. Ради этого ее и нанимали.

– Понимаю, – повторил полицейский. – Продолжайте.

– Тут я увидела другие письма, написанные рукой моего мужа. Они также были любовными, однако много более… сдержанными. Более духовными, если угодно… духовными… – Преодолевая душевную боль, она коротко усмехнулась. – Уже в его стиле… вокруг да около, подразумевающими то же самое, но всегда неконкретно. Рэмси всегда предпочитал излагать свои мысли… метафорами, скрывать физическое и эмоциональное под каким-то духовным обличьем. Но если отбросить иносказания, это было все то же самое.

Питт не имел оснований для удивления. Сам факт смерти старого священника должен был подготовить его к чему-то подобному. Подавляемая страсть, тлеющая и подавляемая потребность, прорываясь на свободу, становится бурной, неуправляемой… неизбежно разрушая не только образ тихой и созидательной жизни, но также нравственности и привычек, меняя даже причуды и вкусы. И все же суперинтендант недоумевал. Он не заметил в Рэмси ничего, кроме одержимого духовными сомнениями церковника средних лет, преждевременно постаревшего, потому что он не видел перед собой ничего, кроме пустыни для своей души. Как же Томас ошибался!

– Мне очень жаль, – негромко проговорил он.

Вита улыбнулась:

– Благодарю вас. Вы очень добры, суперинтендант. Много добрее, чем требует ваш служебный долг. – Она чуть поежилась и сгорбилась посреди окружавших ее подушек. – Рэмси, наверное, заметил выражение на моем лице. Я не стала скрывать свои чувства… свое изумление… и… отвращение. Быть может, если б…

Она потупила взгляд, и Питту на какое-то мгновение показалось, что она не в силах продолжать.

Брейтуэйт беспомощно стояла возле нее, то поднимая, то опуская стакан, не зная, что делать. На лице ее было написано полное смятение.

Ее госпожа с усилием взяла себя в руки.

– Простите, – прошептала она. – Не могу вспомнить, что я ему сказала. Наверное, что-то нетактичное или грубое. Мы жутко поссорились. Он как будто бы… полностью потерял рассудок! Внешность его изменилась… он стал похож на безумца. – Она стиснула вышитую простынь. – Бросился на меня, стал кричать, что я лезу в его дела, что я не имею на это права, что нечего смотреть его переписку… – Голос женщины сделался едва слышным. – Начал обзывать меня всякими… жуткими словами: воровкой, ханжой, взломщицей.

Сказал, что я испортила его жизнь, что надругалась над его чувствами и вдохновением, назвал меня… пиявкой, недостойным образом присосавшейся к его душе…

Она вдруг смолкла. И сумела продолжить лишь через одно-два мгновения:

– Он совершенно обезумел от ярости, потерял всю власть над собою. Протянул ко мне руки, бросился на меня и вцепился мне в шею.

Вита протянула руки к собственному горлу, но не стала к нему прикасаться. На нем краснели уже начинавшие темнеть пятна, оставленные пальцами ее мужа.

– Продолжайте, – мягким тоном попросил Томас.

Внимательно глядя ему в лицо, миссис Парментер опустила руки:

– Я не могла возразить ему, я вообще не могла говорить. Я попыталась вырваться, но он, конечно же, был сильнее меня. – Она тяжело дышала, то и дело судорожно глотая; грудь ее ходила ходуном. – Мы принялись бороться, не помню в точности как. Хватка его становилась все сильнее, мне едва удавалось вздохнуть. Я боялась, что он убьет меня. И… и заметила на столе нож для бумаги. Дотянулась до него и ударила. Я хотела воткнуть ему нож в руку, чтобы он выпустил меня и я смогла бы убежать. Вита тряхнула головой. – Я не могла крикнуть. Не могла выдавить ни единого звука! – Она снова смолкла.

– Еще бы, – согласился Питт.

– Я… я целила в его руку, в плечо, куда было проще попасть. Если бы я ударила ниже, то могла бы попасть в рукав пиджака. – Она глубоко вздохнула. – Я ударила изо всех сил, и тут же от нехватки воздуха лишилась сознания. Наверное, он шевельнулся…

Женщина сделалась бледной как полотно.

– Я попала ему в шею. – Голос ее превратился в шепот, словно бы удушье еще не оставило ее. – Это было ужасно. Худшего мгновения не было во всей моей жизни! Он отшатнулся назад… глядя на меня так, словно не мог поверить в происходящее. На мгновение он пришел в себя, сделался прежним Рэмси, здравомыслящим, мудрым и нежным. Кровь… была… повсюду. – Глаза ее наполнились слезами. – Не знаю, что я тогда делала, такой ужас вдруг охватил меня… По-моему, он упал, и я стала на колени перед ним. Не знаю. Это был ужас, горе… время остановилось. – Вита глотнула, горло ее напряглось, ей было больно. – Потом я спустилась вниз за помощью.

– Спасибо, миссис Парментер, – поблагодарил ее Томас серьезным тоном. Слушая хозяйку дома, он наблюдал за ее лицом и руками, присматривался к кровавым пятнам на ее одежде. Пока все, что он видел, соответствовало ее рассказу и тому, что он видел в кабинете. Причин усомниться в том, что трагедия произошла именно так, как она ее описала, не усматривалось. – Не сомневаюсь, вы хотите вымыться и переодеться. И, наверное, принять успокоительное, прописанное вам доктором. У меня нет оснований дальше докучать вам.

– Да. Да, конечно. – Женщина поежилась и подтянула простыню повыше, но больше ничего не сказала.

Оставив Виту, суперинтендант вернулся в кабинет. Следует поговорить с врачом, с обеими дочерьми Парментеров, а также лично или с помощью Телмана расспросить слуг. Кто-нибудь из них должен был слышать шум. Не то чтобы это могло принести какую-то пользу для расследования, однако тщательное отношение к делу требовало проверить все.

Около полуночи полицейский приехал в дом, где снимал комнаты Джон Корнуоллис, и слуга впустил его внутрь. Было видно, что этот человек уже собирался спать, и дверной колокольчик разбудил его. Он был в домашнем халате, накинутом поверх в спешке натянутых брюк, и не успел причесать волосы, вставшие дыбом у него на затылке.