Реквием в Вене
Шрифт:
Альма вызывающе расправила плечи, но тут вмешался Вертен:
— Какие же именно?
— Такие, что попытки заниматься сочинением музыки являются слабыми, подражательными и примитивными, — заявил Шенберг. — Естественно, это не мое мнение.
Альма бросила взгляд на Цемлинского.
— Вы действительно думаете так? — почти что выкрикнула она. — Это было сказано вами? После того, что мы значили друг для друга! После всего того, что я выстрадала от моей семьи из-за вас!
Боже мой, подумал Вертен. Этой девушке нахальства не занимать. Здесь лежит пострадавший человек, а она заботится только о своих чувствах. Неужели они действительно
— Вам пора уйти, — размеренным голосом произнесла фройляйн Гуттманн.
Вертен видел, что такая сдержанность по отношению к своей явной сопернице причиняла молодой женщине настоящую боль. Она гораздо охотнее выцарапала бы Альме глаза.
— Пойдемте, — сказал Вертен барышне Шиндлер. — Это ни к чему не приведет.
Он взял ее за руку, но она отбросила ее, самостоятельно направившись к двери.
— Как всегда, — вылетело у нее изо рта, когда они уходили, — вы все поддерживаете друг друга. Вы и ваша порода. А потом еще удивляетесь, почему люди вас недолюбливают.
Теперь Вертену пришлось сдерживать свой собственный гнев, выводя молодую женщину из дома на улицу. Но когда они очутились под теплым летним солнцем, он дал себе волю:
— Никогда, никогда не говорите так вновь в моем присутствии. Или вы забыли, что я тоже еврей?
Она собралась было накинуться на него с еще большей желчностью, но внезапно утихомирилась, изобразив на лице раскаяние.
— Нет, вы правы. Я не знаю, что нашло на меня. Но этот Шенберг. Он такой пьяница, такая размазня! А уж если говорить о слабых сочинениях, то послушайте его «Блаженную ночь».
Затем она взглянула на Вертена с победной улыбкой и просунула свою руку под его.
— Прошу вас простить меня, ну, скажите же, что прощаете, пожалуйста, пожалуйста.
Теперь она вела себя как школьница, в отличие от роковой женщины, которую любила изображать из себя. Сейчас настала очередь Вертена отбросить ее руку.
— Вы — любовники?
Казалось, этот вопрос не смутил ее, хотя щеки слегка заалели.
— Адвокат, такие вопросы не задают молодым женщинам.
— Фройляйн Шиндлер, вы — молодая женщина только по возрасту. Я полагаю, что в вас очень мало невинного, а мой вопрос продиктован отнюдь не похотливыми устремлениями. Вы являетесь его любовницей?
— Да, у нас были моменты близости. Почему это имеет значение?
— Вы уже ответили на этот вопрос раньше. Со всеми, кто находится поблизости от вас, происходят несчастные случаи.
Это не проясняло историй с Брукнером, Брамсом или Штраусом, но дало ей пищу для размышлений, когда они ехали обратно во Внутренний город в фиакре. Он подвез ее к портнихе на Зайлерштрассе, а сам поехал в свою контору в Габсбургергассе, 4. Когда он приблизился к входной двери, несокрушимые фигуры атлантов, украшающие второй этаж фасада, внушили ему чувство надежности и безопасности.
Сегодня вход был заперт, как тому и надлежало быть.
Гросс и он, как и было договорено, встретились за обедом. Внезапное введение госпожой Блачки здорового питания изгнало Гросса из-за стола; Вертен был рад присоединиться к нему сегодня в ресторанчике «У красного ежа» на Вильдпретмаркт. Это заведение слыло любимым местом Брамса, и на то были все основания: тут подавали, возможно, лучшую недорогую еду в Вене, основательные блюда из мяса и картофеля, то есть то, чего сейчас так недоставало за столом у Вертена. Был прекрасный день умеренной солнечной погоды, так что Вертен поискал Гросса в саду, но тот уселся в заднем зале заведения, большом темном помещении с бочкообразными сводами, где едоки-рабочие часто собирались за общими столами. [84] Гросс потребовал один из таких столов исключительно для себя и Вертена.
84
В так называемых народных ресторанчиках в Австрии зачастую посетители, даже незнакомые, сидят рядом друг с другом за длинными столами на длинных же лавках.
— Именно здесь предпочитал столоваться Брамс, — объяснил Гросс, когда Вертен присоединился к нему.
Гросс продолжил отдавать дань уважения Брамсу тем, что заказал к обеду венгерское токайское, вино, которым наслаждался неприветливый старый композитор. Вертен тем временем обеспечил себе четвертинку терпкого «Нуссбергера» из виноградников Кремса. Оба заказали от души, как будто праздновали возможность полакомиться по-человечески. Для Гросса это означало деревянную тарелку с горой сосисок и кислой капусты, а для Вертена изобилие было представлено вареной говядиной [85] со свеженатертым хреном. Этим блюдам предшествовал суп с печеночными фрикадельками, а в завершение подали две тарелки яблочного штруделя с чешуйчатой золотистой корочкой.
85
Это блюдо, так называемый тафельшпиц, одно из основных в австрийской кухне.
За едой они говорили мало. Гросс, обычно словоохотливый в любое время, теперь, с трудом смиряясь со скудостью стола госпожи Блачки, берег все звуки только для чувственных стонов восторга при первом куске от каждого нового блюда.
— Это требует кофе, — выдавил из себя Гросс, покончив с остатками своего штруделя.
Они сидели за чашечками мокко, и Вертен делился своими приключениями этим утром у Цемлинского. Гросс внимательно слушал, а когда тот закончил, кивнул своей большой головой:
— Так что, наш убийца переходит на другую игру? Малер оказался ему не по зубам. Вместо него он выбрал этого Цемлинского. Что он, как композитор действительно уровня Брамса и Штрауса?
Вертен пожал плечами.
— Краус склонен думать, что да. Он как-то говорил об этом человеке, еще до того как все это началось. К тому же Цемлинского назначили музыкальным директором «Карлтеатра».
— Не самая престижная должность.
— Нет, — согласился Вертен, — но ему еще нет и тридцати. Производит довольно сильное впечатление. Брамс считал, что у него есть талант. Одна из его опер выиграла Премию принца Луитпольда в Мюнхене, если не ошибаюсь.
Гросс снисходительно хмыкнул носом, чтобы показать, какого он невысокого мнения о вкусах немцев в музыке.
— Надо полагать, что теперь наш путь лежит в «Карлтеатр», — промолвил он.
Вертен был удивлен. Он думал, что Гросс будет окрылен этим последним развитием событий. Но тот казался совершенно обескураженным появлением другой возможной жертвы; Вертен чувствовал себя точно так же. Это новое направление действительно уводило их неизвестно куда или предваряло слишком много других дорог.