Реквием

Харт Калли

Тео тихо хмыкает, рассматривая узор, который нарисовал на моем плече капельками воды.

— Ладно. Что ж, тогда я дам тебе подумать об этом, малышка. Поскольку ты, похоже, не можешь понять это прямо сейчас.

Моя реакция мгновенна.

— Не называй меня так. Я не ребенок. Убирайся отсюда к чертовой матери, Тео. Я, блять, буду кричать.

На его лице появляется холодное, бесчувственное выражение. Я смотрю на него снизу вверх, и выражение пустоты выглядит там настолько неуместно, что у меня почти перехватывает дыхание. Как будто парень превратился в совершенно другого человека.

— Полагаю, ты досчитала до пяти, не так ли? — Его тон полон холода и злобы.

— Да.

Тянется ужасный момент, когда парень

пригвождает меня к земле свирепым, жестким взглядом. Постукивание в висках превращается в безжалостный стук; так быстро, что кажется, будто моя голова вот-вот расколется.

— Что не так? — Слова слетают с его губ отрывисто и резко.

— Твое присутствие вызывает у меня адскую мигрень, вот что не так. Теперь уби…

— Не волнуйся. Я, блять, ухожу.

Тео бросается к двери и распахивает ее с такой силой, что я подумываю, он собирается сорвать ее прямо с петель. Не говоря больше ни слова, парень исчезает в коридоре. Дверь с грохотом захлопывается за ним, дерево дребезжит в раме… И чувство пустоты, которую он оставляет после себя, бесконечно, как бездна.

9

СОРРЕЛЛ

Две недели спустя

Время в «Туссене» течет странно. День превращается в три, в неделю, в две. Я учусь. Курсирую туда-сюда со своих занятий, а затем возвращаюсь в свою комнату. Провожу все больше и больше времени с Ноэлани. Между нами завязывается своего рода робкая дружба, и я провожу с ней большую часть своих обеденных перерывов, фантазируя обо всех вещах, которые нам не терпится сделать, как только выберемся из этой адской дыры.

Без интернета и телевидения внешний мир для нас здесь не существует, мы подвешены в состоянии наказания; единственное, что удерживает большинство девушек на моем этаже в здравом уме — это мечты о той веселой хрени, которую они сделают, как только запрет Форд на выходные будет снят, но лично я начинаю думать, что на самом деле этого никогда не произойдет.

Я ничего не слышу от Рут.

Совсем ничего.

Никаких телефонных звонков. Никаких сообщений. Никаких проверок вообще, что поначалу очень беспокоило. Однако по мере того, как проходят дни, мое беспокойство превращается в гнев. Это Рут послала меня сюда. Она сказала мне встретиться с Тео лицом к лицу и заставить его страдать от последствий своих действий. Затем приказала ничего не делать, пока не даст мне зеленый свет. Теперь Рут бросила меня, без каких-либо указаний или заверений в том, что я должна делать? Во что, черт возьми, она играет?

На десятый день радиомолчания из «Фалькон-хаус» я принимаю решение. Если Рут не хочет брать трубку, когда я ей звоню, и у нее даже не хватает порядочности отправить мне короткое сообщение, тогда к черту все это. Я тоже не буду пытаться связаться с ней. Почему я должна это делать? Она хранит секреты. Она загнала меня в самую гущу всего этого, а теперь отказывается даже бросить мне спасательный круг?

Я должна ждать ее указаний, прежде чем что-то сделать с Тео, но ожидание сводит меня с ума. Как долго Рут ожидает, что я останусь здесь и просто буду болтаться, запертой в этом причудливом маленьком микрокосме человечества без какого-либо контакта с внешним миром? Я довольно терпеливый человек, но у терпения есть свои пределы. И необходимость видеть Тео каждый божий день, постоянно сталкиваться с ним в коридорах, сидеть в двух рядах от него в классе, смотреть, как он болтается с Себастьяном у главного входа… это больше, чем я могу вынести. Его вспышки гнева случайны и эффектны. Каждый день парень, кажется, ссорится с кем-то новым. Я ничего не могу поделать, но хочу ввязаться в эти бои. Застать его врасплох. Вставить заточенное лезвие в его трахею. Выпотрошить его на месте.

Сегодня пятница, вторая

половина дня, когда я, наконец, не выдерживаю и говорю что-то о нем Ноэлани, которая недавно попросила меня называть ее Лани. Погода стоит нехарактерно теплая. Мы сидим на лужайке перед главным зданием «Туссена», греясь на солнце в слабом послеполуденном свете, когда я замечаю знакомый беспорядок темных волос Тео. Парень сидит у подножия гигантского дуба в сотне футов от меня, один, строчит что-то в блокноте, и дрожь гнева впивается мне в затылок. Я уже не в первый раз вижу его сидящим под огромным деревом, прислонившись спиной к его толстому стволу. Почти каждый день он выходит на улицу в половине одиннадцатого, в то время как остальные из нас поеживаются внутри, перекусывая во время утреннего перерыва. Я привыкла видеть его там, но сегодня, вид того, как парень развалился в тени, его ручка мечется от одной стороны его блокнота к другой, пальцы обмотаны этим вездесущим синим пластырем, вызывает у меня желание, черт возьми, рвать на себе волосы.

— Почему он это делает? — рычу я. — Каждый божий день. Он просто сидит там и пишет, пишет и пишет. У него что, нет друзей?

Ноэлани оглядывается через плечо на Тео, видит его и хмурится.

— Ой. Э-э-эм… точно есть. Тео — один из самых популярных людей здесь. Ты не можешь сказать мне, что не заметила. Все из кожи вон лезут, чтобы заслужить его благосклонность.

О, да, я это заметила. Хотя не хочу этого признавать. Признание того, что Тео нравится людям, каким-то образом делает его менее похожим на злодея. Это то, что люди всегда говорят о серийных убийцах в телевизионных документальных фильмах, не так ли? Он был таким очаровательным. Все его любили. У него была куча друзей. Всегда останавливался, чтобы помочь старушкам на улице. Но за закрытыми дверями эти психи убивали женщин, которых они похитили, и сдирали кожу.

— Что с пластырем? — выпаливаю я. Это не давало мне покоя уже несколько недель. Недель. Однако я не собиралась спрашивать его об этом.

Ноэлани вопросительно смотрит на меня.

— Хм?

Я поднимаю указательный, средний и большой пальцы левой руки.

— О-о-о, пластырь, — пожимает плечами Ноэлани. — Думаю, он использует его при игре на виолончели. Раньше Тео хотел быть концертным виолончелистом, но теперь…

— Что?

— Думаю, теперь он передумал.

По какой-то причине этот крошечный кусочек информации о нем вызывает у меня иррациональную злость. Даже ярость. Я прикусываю кончик языка, тяжело дыша через нос. Меня не волнует, хотел ли Тео когда-нибудь стать концертным виолончелистом, или что сейчас передумал. Я просто хочу, чтобы этот ублюдок исчез.

— Если у него действительно так много друзей, то почему он всегда один? Почему просто всегда… сидит там.

Ноэлани отводит взгляд от Тео и смотрит на траву, на которой мы сидим. Она рассеянно дергает её, складывая оторванные травинки в небольшую кучку.

— Полагаю, что никто из нас на самом деле этого не заметил. Тео всегда был сам по себе. Мы просто позволяем ему делать свое дело.

— Мы? Мы? Только не говори мне, что он тебе нравится, — я не могу скрыть недоверия в своем голосе.

Лани смеется.

— Конечно, нравится. Он не так уж плох, когда узнаешь его поближе.

— Он кажется мне довольно неустойчивым.

Я должна быть осторожна с тем, что говорю. Я скомпрометирую себя, если сделаю свою ненависть к Тео Мерчанту слишком очевидной. Когда однажды утром он начнет захлебываться кровью, потому что я отравила его овсянку, мне не нужно, чтобы кто-то показывал на меня пальцем.

— Неустойчивый? — спрашивает Лани. — Что ты имеешь в виду?

— Он пихнул Себастьяна в шкафчик и пытался задушить его три дня назад, — беззаботно говорю я. — А перед этим ударил Каллума Фэрли в челюсть. Ты не могла забыть. Ты стояла рядом со мной, когда это случилось. Я бы вряд ли назвала это действиями человека, владеющего собой.