Реквием
Шрифт:
Мала баба кугута, Был у бабушки петух,
Слипого на очи. Слепой на очи
Завив куре в кукурузу, Завел кур в кукурузу
А сам си регоче. А сам хохочет.
Наконец, убедившись, что не в коня корм, Лозик перестал ходить. Я вздохнул с облегчением. Музыка мне уже порядком надоела. Сначала гармонь красовалась на кровати напротив двери. Иногда приходили из клуба молодые парни и просили дать на вечер поиграть. Родители неохотно, но давали. Я был рад. В глубине души надеялся, что, разыгравшись, гармошка когда-нибудь заиграет и в моих руках.
Но
Две оставшиеся части представляли огромное богатство. Там была куча разных рамочек с тонкими узкими пластинками, которые я уже видел у кого-то из ребят. Если зажать такую рамочку между губами и дуть, то получается музыка. Притом играет она не только, когда дуешь, но и тогда, когда тянешь воздух в себя. Не то, что резиновые пищалки, выменянные на тряпки у Лейбы. Все рамочки были прибиты короткими гвоздиками. Тем же ножом за короткое время я освободил все музыкальные рамочки из темного плена гармони. Сложив гармонь, легко вдавил на место гвоздики. Водрузил на шкаф. Совсем как новая.
Вытряхнув какие-то семена из торбочки, пересыпал туда пластинки, оставив две: короткую и длинную. Подув в длинную, я отбросил и ее. Держать в губах ее было неудобно. Да и звуки у нее были, как в туалете, неприличные. Короткая пела красиво. Положив несколько коротких рамочек в карман, я пошел на бульвар. Там рамочки имели огромный успех.
Вечером я вернулся домой с карманами, наполненными кучей полезных вещей. Среди них были и особенно нужные. Медная пуля с выплавленным свинцом для самопала на резинке. Кусок кинопленки, которую, туго свернув, обертывали "золотой" фольгой. Если поджечь, ракета, кувыркаясь, летела, куда хотела. Три чуть-чуть заржавелых шарика от шарикоподшипника и пустая коробка из-под папирос "Казбек".
Через много лет, я услышал песню нелюбимой мною Аллы Пугачевой:
Даром преподаватели
Время со мною тратили,
Даром со мною мучился
Самый искусный маг...
При первых же аккордах каждый раз у меня перед глазами встает Лозик, безуспешно пытавшийся научить меня музыке.
Если бы у слепого спросили,
что такое зрение,
то он бы ответил бы, что это слепота.
Гераклит Эфесский
Пилип
Моя тетка Мария, старшая сестра отца, жила в метрах ста пятидесяти ниже нашего дома на противоположной стороне улицы. Ее мужа Петра фашисты расстреляли восьмого июля 1941 года в числе двадцати четверых казненных односельчан. Ее сыновья - Макар, Степан и Иван были гораздо старше меня по возрасту. Мое раннее детство пришлось на их молодость. Казалось, что все мое детство один из них был на службе в армии, либо на флоте.
Старший Макар, как и мой отец, чудом избежал расстрела в сорок первом. Они стояли в одной шеренге ,неподалеку друг от друга. В шеренге уже стоял мой двадцатитрехлетний отец. В шеренгу втолкнули и четырнадцатилетнего Макара, который был рослым и выглядел гораздо старше своих лет. А стреляли каждого десятого.
Тетка жила в одном дворе со своим свекром Филиппом Навроцким, которого в селе от мала до велика называли Пилип. Огороженный от дороги редкими кривыми кольями, двор был огромным, заросшим густыми зарослями клена. Двор пересекал медленный ручей, берущий начало двором выше у Жилюков, племянников моей бабы Софии. В девичестве ее фамилия была Жилюк.
Берега ручья были болотистыми, дно было устлано черными листьями, вода была совершенно прозрачной. По воде, как выстреленые, стремительно мелькали водомерки. В некоторых местах на дне ручья из-под земли били струйки воды, шевеля черные листья.
Берега ручья были болотистыми. Когда я прыгал, берег коротко подрагивал подо мной. Вдоль ручья росли старые ивы. Желто-зеленые тонкие ветки-прутики достигали воды. Они тихо шевелились вразброд и были похожи на ноги гигантского паука, тело которого было спрятано где-то в кроне.
За ручьем снова кленовая поросль, несколько сливовых деревьев, дворовая печка-плита. Возле плиты был вкопан столб, с косо вбитыми колышками. На колышках были одеты глиняный кувшин для молока, прокопченный горшок, оплетенный черной тонкой проволокой, обитая эмалированная кружка.
Хата деда Пилипа была небольшая, беленая, под почерневшей высокой, почти отвесной, соломенной крышей. Толстая стреха спускалась почти до двух маленьких подслеповатых окошек. По середине дома была широкая дверь из массивных досок без замка.
Замком служила тяжелая щеколда изнутри, которая открывалась снаружи с помощью крючка, который просовывался через отверстие в двери. Крючок все время был воткнут в соломенную стреху так, что в хату мог войти любой, владеющий секретом крючка. Секретом этим в селе владели все, так как во всех старых домах щеколды были одинаковыми.
Во дворе под сливами стояли станки для выделывания веревок. Это меня особенно привлекало и вместе с внуком Пилипа Каетаном Загородным мы часами играли во дворе, часто портя часть сделанной дедом работы.
Особенно нравилось мне точило из круглого белого камня, вращаемого деревянной ручкой. Нижняя часть точила была погружена в воду, налитую в деревянное выдолбленное корытце под камнем. При вращении часть точильного круга была постоянно в воде, что облегчало заточку и охлаждало инструмент.
Дед Пилип всю жизнь занимался выделкой веревок из конопли. За хатой деда были целые заросли этих высоких растений. А межи каждого огорода в селе так же были засеяны коноплей. В конце лета и осенью коноплю срезали и вязали в небольшие снопики, которые хранили прислоненными к стене, либо подвешенными под стрехой.