Реквием
Шрифт:
– Поставь дату и распишись. Свободен до завтра.
Назавтра Брузницкий пришел в девять часов вечера. Вернувшись от особиста, отец поужинал, прилег на часок. За полночь встал, запряг коней. Прокультивировал в ту ночь отец быстро. Вернулся задолго до рассвета. На второй день узнал, что одного бывшего фронтовика на допрос за ночь вызывали дважды. Отец понял: шутки кончились.
Однажды выйдя поутру, особист обнаружил в щели под дверью лист бумаги. Развернул. На тетрадном листе печатными буквами сообщалось, что председатель колхоза Жилюк
Особист задумался. Было от чего. Лучший из всех председателей колхозов в районе, и такой сюрприз! Утром навел справки. С именами всё совпало. Из расспросов сельчан узнал, что в Елизаветовке несколько Адольфов: 1939, 1940, 1942, 1946 и 1947 года рождения. Совсем недавно, несколько месяцев назад так назвать! И это после победоносной войны над гитлеровской Германией?! Профашистское, тщательно маскирующееся село? Но какой наглый вызов!
Будучи в Тырново, из районного отделения НКВД позвонил наверх. Особисту было приказано продолжать тщательную проверку по бывшим фронтовикам. Обещали выслать человека для выяснения обстоятельств с именами.
В одно из воскресений в село приехал корреспондент одной из центральных газет. В очках и черном берете, в кожанной курточке с фотоаппаратом на ремешке, перекинутом через плечо. Поселили его в сельсовете в одной комнате с особистом. Наутро корреспондент принялся "рыть землю". Ходил по разным хатам, проверял метрики всех детей, в том числе у всех Адольфов. Сличал с записями в церковной книге Плопского прихода.
Корреспондент ещё до приезда подготовился. Адольф - старинное немецкое имя. Происходит от древненемецкого Адал (Благородный) Вольф (Волк). Адолё, Адолик, Адолько, Долек - старинные польские и галицийские мужские имена. По другим источникам имя Адолько (так и называют у нас в селе) происходит от старинного татаро-славянского имени.
Корреспондент выяснил немаловажную деталь: все имена Адольфам давали матери и бабушки.
– Почему так назвали?
– А доля (судьба) шоб була легэнькою та щастливою.
Корреспондент пошел дальше. Всех матерей Адольфов, а потом и других женщин села поочередно расспрашивал и брал подписку с предупреждением о неразглашении тайны:
– Как звали Гитлера?
– Гитлер! А як же? Нимец! Нимецкий цар.
Ни одна елизаветовская женщина, в том числе и Антонина Михайловна, жена председателя колхоза, не смогли ответить, как звали Гитлера.
Напоследок корреспондент сфотографировал Адолька Жилюка. Через несколько недель пришло письмо. В конверт была вложена фотография пятилетнего Адолика.
Присланную фотографию по сей день хранит в семейном альбоме сын тогдашнего председателя колхоза Назара Семеновича, посвятивший как и отец, свою жизнь возделыванию Земли, ныне живущий в Кагуле, пенсионер Адольф Назарович Жилюк.
Написавший и подбросивший особисту анонимное письмо нечаянно проговорился через много лет. Это был один из зажиточных сельчан, в одночасье потерявший во время коллективизации огромное, по тем меркам, личное состояние: землю, две лошади и разнообразный сельхозинвентарь...
В тот злополучный день отец, наступив на ржавый гвоздь, проколол пятку. Пошел домой. Тщательно вымыл ногу с мылом, залил рану керосином и наложил повязку с вынутым из печи пеплом. Хромая, пошел через дорогу в конюшню. В тот день в стодоле оставалась пара лошадей. Убрав, отец вынес навоз. Потом навалил в ясли привяленной люцерны, чтобы пригнанные с поля лошади могли подкрепиться.
За этим занятием отца застал, приехавший верхом в седле, завхоз, его двоюродный брат. Осмотрел двор, конюшню, включая потолок. Придраться было не к чему. Вытащил из кармана носовой платок. Намотал его на палец и с силой провел по крупу коня. Подошел и через ясли продемонстрировал отцу платок с темным кружком:
– Почему кони грязные?
Эту историю неоднократно рассказывал впоследствии отец:
– В моей груди что-то вскипело, стало горячо. За три года службы у румын привык подчиняться. С сорок четвертого до конца войны в противотанковом истребительном дивизионе была железная дисциплина плюс каждый день смертельная опасность. Нас немец бомбил так, что воронка засыпала воронку. А тут!.. Удрал от фронта в Ташкент, устроился конюхом с бронью, вступил в партию и... наверное, видел, как воинские начальники или сам генерал проверял чистоту коней...
– Я поднял вилы. Не думая, что будет потом, метнул. Целился прямо в горло. Разжиревший за время войны и начальничества в колхозе мой двоюродный брат проворно упал на пол конюшни.
Вилы воткнулись в противоположную стенку стодолы, звучно забренчали. Завхоз продолжал лежать. А в дверях стодолы стояла хозяйка подворья, Кордибановская Раина, дочь старого Марка Ткачука, жена сводного брата отца - Франека.
Завхоз поднял голову. Увидев Раину, вскочил:
– Под суд пойдешь! Расстрел! И свидетель есть!
– Я ничо не бачила. Мене тут зовсим не було. И свитчете (свидетельствовать) я нигдэ не буду. Бо нема за що.
– спокойно сказала Раина и пошла в дом.
– Я выдернул вилы.
– рассказывал отец, - Руки дрожали, говорить было трудно:
– "Уходи и чтобы я тебя тут больше не видел! Убью!"
Завхоз забрался на лошадь и, выехав со двора, направил коня до горы, в сторону правления колхоза. Через какое-то время, пригнувшись к шее коня и настёгивая, нёсся вскачь на долину, в сторону своего дома.
– Когда я шел домой, - рассказывал отец.
– Раина вышла на крыльцо:
– Який же ты скаженый, Николо! Най бог бороне!
К вечеру следующего дня пришел Брузницкий:
– Назар передал, чтобы ты после наряда зашел к нему. А в девять к особисту. Со всеми медалями и удостоверениями к ним.
После наряда отец, постучав, зашел к председателю:
– Сидай, Николо!
Долго молчал, смотрел на верхушки орехов во дворе Чернея, на журавель колодца. Потом пробуравил отца тяжелым взглядом.