Реквием
Шрифт:
— Спасибо! Я нашел фото, которое делал тот колченогий фотограф возле книжного магазина по Сергея Лазо. Внучка поместит его в в ОК.
— Завтра. Обе гостьи уже спят.
— Люда! Пиши понемногу, когда есть время. Но поддерживай в себе эти воспоминания. Начал новую главу. Психологически очень сложная для меня. Многоплановая, с очень контрастным сюжетом. Попробую осилить. Называется «Любовь не по расписанию». Период с начала прошлого века, война, до сегодняшнего дня. А ты пиши, но не насилуй себя. Пиши мне, когда воспоминания льются сами. Не выдавливай их.
— Медицинское училище закончила в шестьдесят шестом.
Часто приходилось работать в операционной. Подружилась с операционной сестрой, помогала ей закладывать биксы. Знала все инструменты и работу. Без специализации оставалась работать операционной сестрой. Подруга ушла в декрет, а мне предложили работать в операционной. Хирург был вспыльчивый, горячий. Боялась, что будет материться. Отказывалась. Обещал не ругаться. Пошла.
— Спасибо, Люда! Пиши! В какой полк прибыла? Пиши как было. Были кровь и страдания. Но была и молодость. Я понял, что ваш МСБ или госпиталь не раз был обстрелян. Твое состояние без прикрас. Извини, что толкаю тебя на нелегкие воспоминания. Но это как очищение. Пережить еще раз, но только под другим небом. Пиши мелочи. Они больше, чем сама оценка характеризуют состояние личности. До конца моего отпуска осталось мало.
— Привет! Я писала тебе, что моя личная жизнь дала трещину. Надо было развязать узел. Решила уехать куда-нибудь далеко. Пошла в военкомат узнать, как это делается. В середине восьмидесятых наши войска были в Чехословакии и Германии. Хотела туда. Военком спрашивает:
— В Афганистан не хотите? Там война. Но ничего страшного. Там зарплата гораздо выше.
— А что он знал о войне, сидя в кабинете? Да ничего! Поверила. Оформили документы, прошла все комиссии, проверки. Четвертого января восемьдесят шестого на ИЛ 76 вылетела из Ташкента. Летели все время над Памиром. Красота невероятная. Но в то же время жуть как страшно. Представила себе, что если самолет упадет на скалы, никто никогда не найдет. Горы это такая красота и величие!!! Долетели нормально. Потом два года любовалась горами и дышала чистым горным воздухом.
Приземлились в Кабуле. После Союза очень странное ощущение. Сплошной гул самолетов, вертолетов, БТР. Везде военные. Пока распределяли кого куда, жили в армейских модулях. Кормили армейской пищей. Наконец получила назначение в Файзабад. Он находится на границе с Таджикистаном. Почти в обратном направлении к Союзу. Стали ждать рейс на Файзабад. Наконец дождались своего извозчика ЯК40. Надели на нас парашюты и вперед. Ну, думаю, попала.
Стало страшно по настоящему. Долетели до перевала Саланг. Это самое опасное место для самолетов. Там много самолетов подстрелили из «Стингеров». Над перевалом все пролетающие самолеты выпускают тепловые ракеты. На всякий случай. Стал выпускать ракеты и наш ЯК40. Тепловые ловушки. Большие гирлянды ракет, разлетающиеся от самолета, постоянно падают и в гаснут воздухе. Долетели нормально.
Следующая посадка Кундуз. Это сто пятьдесят километров на запад. Опять пересылка. От постоянного рева двигателей в ушах зуд и ощущение плотно набитой ваты. Куда я попала?! Романтика еще та. Пришлось снова ждать транспорт. На этот раз это был вертолет. Первый и последний раз в жизни летела на вертолете.
В салоне была я одна. Холод, казалось, пронизывал до самых костей. Пилоты позвали к себе в кабину. Там гораздо теплее. Очень странное ощущение в кабине вертолета. Впечатление, что мы не летим, а просто зависли в воздухе. Я и спросила летчиков: — «Почему мы не летим?» Они смеются, балдеют. Спрашивают: — «Вы что, с похмелья? Налейте и нам!» Конечно не налила. Нечего. Летим дальше. Снова тепловые ракеты. Внизу лагерь душманов.
— Давай, — говорят, — постреляем! Посмотришь, как будут бегать душманы.
Навели на цель и кричат:
— Нажимай!
Я нажала кнопку. Наш реактивный снаряд полетел. Очень хорошо видно, как летит и взрывается. Взорвался рядом с лагерем. Никого не достали, но напугали, забегали. В полк прилетела на Рождество. Встретили хорошо. Совпало так, что баня уже была натоплена. Все девочки пошли в баню. Потом был стол. Так я встретила там Рождество.
— После встречи Рождества сразу же на службу. В нашем полку была медицинская рота. Все раненые сначала поступали к нам. Большинство операций выполняли в роте, на месте. Потом при первой возможности отправляли в госпиталя по профилям. Хирурги наши все были классные, молодцы. Все работали очень слаженно. Трудно сказать, когда они отдыхали. Операционные модули не выдерживали такой нагрузки. Надо было обрабатывать, убирать, стерилизовать. А они в одной операционной размоются, и через десять-пятнадцать минут уже оперируют в другой.
Сразу же после Рождества в Афгане начинается весна. Каждая весна хороша, но там вёсны удивительные. Утром выйдешь, вдоль ущелья меж гор солнце. Воздух такой чистый, кажется звенит. У подножья горных склонов в это время трава уже зеленеет. А зелень не такая как у нас. Впечатление, что гора опоясана изумрудом. В феврале начинают появляться подснежники. Так много! Настоящий ковер! Идешь и не знаешь, где ступать. Эти мгновения никогда не забудешь!
В одноклассниках безмолвие. После включения ноутбука взгляд упирается в окошки закладок. Не мигает ли?:
— Вам сообщение!
— ?
— На фоне молчания Люды Палий выплыло, вынесенное мной из моего детства, отцовское:
— О чем рассказывать?
Мой отец, призванный вначале войны румынами, сбрасывал американские «фонари» и «зажигалки» с крыш бухарестских многоэтажек, тушил пожары. Потом с территории Польши до взятия Берлина в составе противотанкового истребительного дивизиона. Из называли «дивизионом смертников». О боевых действиях отец рассказывать не любил. Он, как и многие мои односельчане, избегал таких разговоров. Отец не раз говорил:
— О чем рассказывать?
После митингов и юбилейных торжеств в дни Победы, мой отец, поскучневший и враз постаревший, никогда не наливал себе, как это принято видеть в кино и читать в книгах, фронтовые сто грамм. Сосед Брузницкий Михаил Романович, воевавший одно время рядом с отцом, рассказывал, что на фронте они вдвоем никогда не пили перед боем. Сливали в баклажку и оставляли на потом, после боя. Стопку самогона мой отец предпочитал ближе к вечеру после удачного дня и в хорошем настроении.