Религия
Шрифт:
Теперь уж сам Тангейзер прикусил язык, потрясенный тем, как она повернула разговор.
— Поезжай-ка ты лучше к ее графине, — сказал Борс, — пока это создание не заморочило головы нам обоим.
Тангейзер сел верхом. Не успел он встать во главе кавалькады, как собирался, как девушка понеслась по булыжникам мостовой, пустив лошадь быстрой рысью.
Они ехали по улицам, опустевшим из-за невыносимой жары и воняющим фекалиями, по улицам, где только мухи кружили над сточными канавами. У северных городских ворот они проехали мимо укрепленных на столбах тележных колес, к которым были привязаны выпотрошенные тела богохульников, содомитов и воров. Их кожа так обгорела на солнце, плоть так иссохла, что даже вороны и мухи облетали их стороной. На кольях по обеим сторонам от ворот торчала коллекция безносых голов. Оставив это мерзкое место позади, они направились к Нептуновым холмам. Несущийся навстречу воздух был сладостен, и ястребы в огромном количестве кружили над Пелоританскими горами.
Осторожно расспросив девушку, Тангейзер пришел к заключению, что леди Пенотье — суровая молодая вдова со средствами, совершенно самостоятельно управляющая своим поместьем в Аквитании. Об усопшем супруге Ампаро ничего не знала, поскольку тот умер еще до ее появления в доме, однако графиня никогда ничем не выказывала своей скорби по ушедшему спутнику. Хотя никаких цифр не было названо, получалось, что этой даме нет еще тридцати и она отличается удивительной красотой.
В какой-то момент он с удовольствием отметил, что у Ампаро длинные пальцы с овальными миндалевидными ногтями и грациозная лебединая шея. Ее грудь, скрытая зеленым шелком платья, потемневшего под мышками от пота, была даже больше, чем ему показалось сначала. Это особенно подчеркивалось ее худобой — хотя теперь Тангейзер скорее назвал бы ее не худой, а стройной. И если она почти не смотрела на него, то, без сомнения, только из-за застенчивости. Тангейзер выяснил, к своей радости, что Ампаро испанка и провела большую часть детства в Барселоне. Кастильское наречие дало ему возможность дать ей понять, что он не такой идиот, как должно было ей сперва показаться. Он говорил о порте и прекрасных старинных соборах этого великого города, хотя сам он там ни разу не был, а все знания получил из вторых рук. Ампаро отвечала на его вдохновенный монолог молчанием, и он снова начал задавать вопросы, на которые она хотя бы отвечала, пусть и из вежливости.
Они с мадам приехали из какой-то деревушки в Бордо; на этом ее познания в географии заканчивались. Для Ампаро Марсель, Неаполь и Сицилия были не более чем камнями, по которым они шагали через воды обширного неведомого. Одинокое путешествие двух женщин было верхом безрассудства, хотя бы потому, что они с презрением относились к идее вооруженного эскорта. Однако Ампаро заявила, что рада следовать за своей хозяйкой хоть «до края света». Подобная верность была необычна для наемной служанки и вообще для отношений между двумя женщинами, насколько Тангейзер в этом разбирался. К тому времени, когда они доехали до зарослей бугенвиллеи, обозначавшим конец их пути, Тангейзер был заинтригован еще сильнее, чем раньше.
Вилла Салиба представляла собой гору мрамора в современном, нарочито хвастливом, стиле. Тангейзер ощутил, что подобное жилище пришлось бы ему в самый раз. Однако не сама вилла оказалась целью их поездки. Лошади остались отдыхать на конюшне, а Ампаро повела его в сказочный сад, отданный в полное распоряжение алых и белых роз. Сад был тенистый от пальм и миртов, его местоположение и разбивка были превосходно продуманы. Тангейзер с удовольствием отметил, что здесь нет ни одной из вездесущих магнолий, которые перебивали бы нежный розовый аромат. По другую сторону сада располагался дом из прохладного белого камня — гораздо меньший, чем вилла, но все равно великолепный.
Ампаро остановилась перед грядкой с розами и присела на корточки рядом с одним по-настоящему белоснежным кустом, словно справляясь о его здоровье. Тангейзер с минуту наблюдал, как она бормочет что-то на непонятном языке: это был не французский и не кастильское наречие. Эта девушка действительно была единственной в своем роде. Словно прочитав его мысли, Ампаро отвернулась от цветка и подняла на него глаза, готовая увидеть насмешку.
— В арабских странах, — произнес он, — говорят, что когда-то все розы на свете были белыми.
Ампаро поднялась, полная живейшего любопытства. Она обвела взглядом плотные заросли алых роз и снова посмотрела на него.
— В один прекрасный вечер, когда луна была на ущербе, — продолжал Тангейзер, — соловей увидел одну такую розу, высокую белую розу, и когда он увидел ее, то немедленно влюбился. А надо сказать, что до того момента никто никогда не слышал, чтобы соловьи пели…
— Соловьи не умели петь? — переспросила Ампаро, желая услышать подтверждение этого факта.
Тангейзер кивнул.
— Они проводили жизнь в молчании, от начала до конца, но любовь того соловья была такой огромной, к той особенной белой розе, что песня удивительной красоты вырвалась из его горла, он раскинул крылья, заключая ее в страстные объятия…
Тангейзер замолк, потому что девушка казалась завороженной, на ее лице застыло выражение такого острого восторга, что он боялся рассказывать кульминацию истории.
— Прошу вас, — настойчиво попросила она, — пожалуйста, продолжайте.
— Соловей прижал розу к груди, но с такой неудержимой страстью, что ее шипы пронзили его сердце, и он умер, обнимая цветок крыльями.
Девушка зажала руками рот и отступила на шаг назад, словно ее собственное сердце тоже пронзило шипом. Тангейзер указал на красные розы.
— Кровь соловья испачкала белые лепестки розы. Вот потому-то с тех пор некоторые розы стали красными.
Ампаро на некоторое время задумалась. Затем с искренней серьезностью спросила:
— Это правда?
— Это сказка, — сказал Тангейзер. — У арабов есть и другие сказки о розах, они относятся к этим цветам с особенным почтением. Но степень правдивости сказки зависит от одаренности того, кто ее слушает.
Ампаро оглядела красные розы, окружающие ее.
— Я верю, что это правда, — сказала она, — хотя и очень печальная.
— Однако же соловей был счастлив, — заметил Тангейзер, не желая портить ей настроение. — Он даровал умение петь своим братьям и сестрам, и теперь они поют для нас.
— И тот соловей познал любовь, — сказала Ампаро.
Тангейзер кивнул; почему-то это очевидное наблюдение до сих пор от него ускользало.
— Это одна из самых выгодных сделок, заключенных со смертью, — заметил он.
В первый раз с момента их знакомства она посмотрела ему прямо в глаза. Ее глаза были больше, чем ему казалось, и она подняла на него взгляд так, словно бы раздевалась перед ним.
— Я никогда не узнаю любви, — произнесла она.
Тангейзер заморгал, но быстро нашелся.
— Многие люди так думают, — сказал он. На самом деле он мог бы сказать то же самое и про себя, но промолчал. — Некоторые боятся безумия и хаоса, которые приносит с собой любовь. Некоторые опасаются, будто бы они не достойны величия любви. Многие в итоге обнаруживают, что ошибались.