Реликт 0,999
Шрифт:
Сигнал тревоги взорвал тишину каюты. Повинуясь выработанному за годы тренировок инстинкту, Андрей в то же мгновение выбежал в коридор, на ходу переключаясь на аварийный канал связи. Место Андрея по боевому расписанию было на летной палубе. От каюты до ангаров с коггами семьдесят две секунды — хронометраж, проверенный десятки раз. Особенно в последние дни, когда в суете на околоземной орбите катастрофы шли одна за другой. Мест на переполненном спейсере уже не хватало, и теперь, пробегая по тускло освещенному коридору, Андрей замечал фигуры беженцев, жмущихся к трубам системы отопления. Они провожали его испуганными глазами. А под лестницей, ведущей к ангару — двадцать две ступени, пять прыжков — он увидел женщину с дочкой, которых вытащил два дня назад из объятого пламенем транспортника «Калифорния». За долю секунды натренированным взглядом он заметил все: шерстяное одеяло, постеленное на холодный металлический пол, два рюкзака по его углам — один побольше, а другой совсем маленький. Зеркальце, блеснувшее с уступа стены, возле него — расческа. Мать спала, положив голову на рюкзак: наверное, очень устала, если даже сигнал тревоги не смог ее разбудить, а девочка, привстав с одеяла и рукой опираясь на бедро матери, смотрела, не отводя глаз, на быстро надвигающегося на нее Андрея. И пока он в стремительном броске преодолевал эту лестницу, широко распахнутые глаза девочки стояли перед его мысленным взором, и в них он увидел страх и надежду, обращенную к нему — пока есть люди, знающие, что надо делать и готовые рисковать своей жизнью ради других, еще не все потеряно. Еще какая-то мысль, вытесненная сигналом тревоги, металась на дне сознания, и только уже у самой двери, ведущей в ангар, Андрей вспомнил — сероватый шлейф, увиденный им во всю длину в первое мгновение ядерного взрыва, тянулся к Земле. Если он пересчет ее орбиту, то десятки транспортников окажутся под угрозой. Начнется паника, и об организованной эвакуации придется забыть. Нужны аннигиляторы, мелькнула мысль, без них мы не сможем сделать ничего…
Лабовиц откинулся на спинку кресла. Он не помнил, когда последний раз так уставал. Разумеется, сражаться с агентами ФАГа легче, чем смастерить пси-двойника человека, которого даже ни разу в жизни не видел. Неподвижное тело лежало в кокон-кресле, готовое ожить по его приказу. Лабовиц подумал и решил добавить еще одну деталь — небольшую эмблему ускорителя на лацкане пиджака. Надеюсь, ему не придется напрягаться слишком сильно, промелькнула мысль. Еще он надеялся на то, что Джек Звездный не будет слишком уж наблюдательным. В конце концов, сто двадцать лет (или сколько там на самом деле) — это не шутка.
Лабовиц отдал пси-команду «проснуться», и двойник Сола Вихрова открыл глаза. После краткой инструкции он вышел из домика смотрителя и направился к патрульному птерану. Когда Вихров-2 взлетел над заповедником, Лабовиц уже спал.
Каждый день он просыпался от легчайшего, едва уловимого толчка, и каждый раз его взгляд падал — словно в холодный душ — в сияющую за окном синеву, из которой затем понемногу выбирался: синева становилась небом, небо вставлялось в окно, забранное перекрестием рамы, и такой же крест — только теневой — лежал на темном дощатом полу. В свои сто тридцать Джек Звездный воспринимал каждое свое пробуждение как небольшое приятное чудо, ниспосланное свыше неизвестно кем — быть может, самим святым Ньютоном, первый монастырь во имя которого он основал на плато Путорана много лет назад. С тех пор такие монастыри появились на всех континентах, что довольно долго тешило его тщеславие. Однако в последние годы приток паломников и потенциальных монахов, жаждущих лично встретиться с Отцом-основателем, стал несколько его утомлять, и Джеку частенько приходила в голову мысль, что ему следовало быть осторожнее в пропаганде своих взглядов. Порой он даже тешил себя мыслью о том, что неплохо было бы удалиться в уединенную келью вблизи водопада у горы Высокой, где его никто бы не беспокоил, и он смог бы, наконец, завершить последний том комментариев к «Математическим началам натуральной философии». Однако в глубине души Джек, конечно, знал, что вряд ли на склоне лет оставит родной монастырь — слишком уж он привязался к нему.
С каждым днем продвигаясь по стреле времени в ту область, до которой редко кто доходил, Джек с удивлением замечал, что многие распространенные представления о старости оказываются неверными, или, по крайней мере, спорными. К примеру, его ум оставался столь же ясным, как и сто лет назад, память работала превосходно — более того, довольно часто он по случаю вспоминал события своей жизни, которые, казалось бы, давно и надежно похоронены под многолетним культурным (и не очень) слоем. Всякий пристальный взгляд в прошлое добавлял ему новый смысл, расцвечивал воспоминания свежими красками, нисколько не меркнущими с течением лет. И свое тело он понимал и чувствовал, как никогда в молодости. Несмотря на свой возраст, он по-прежнему мог подняться на вершину башни, в которой находилась обсерватория, только если раньше — скажем, лет восемьдесят назад — он мог это сделать, не задумываясь о том, как работает его тело, то теперь ему приходилось контролировать каждое свое движение. Возможно, мысленно усмехался он, к старости я понемногу становлюсь паранормом. Необходимость ручного управления телом была, пожалуй, единственным признаком столь солидного возраста — если, конечно, закрывать глаза на то, что видишь в зеркале. Этот день Джек начал так же, как и предыдущий. Сразу после пробуждения, омыв свой взгляд в небесной синеве, он закрыл глаза и принялся мысленно наблюдать, как кровь медленно приливает к его конечностям, восстанавливая силу мышц после сонного перерыва. Иногда Джек чувствовал, как животворный поток тормозится помехой в сосудах, и тогда он мысленно пытался помочь преодолеть его или найти обходной путь. Джек знал, что если сейчас попробует встать с кровати, то рухнет на пол, надо было сначала приготовить тело к дневным нагрузкам. Возможно, мелькнула у него мысль, в этом и состоит основной секрет старости — хорошо знать себя и свое тело.
Наконец, спустя минут десять он встал, и, осторожно одевшись, вышел из своей кельи. День обещал быть чудесным, солнечным, с легким прохладным ветерком, кое-кто из братьев наверняка не упустит возможности позагорать. По каменным ступенькам Джек спустился на узкую тропинку, пересекающую монастырский сад. Тропинка вела к главному храму монастыря. Сквозь открытую дверь слышался ровный гул водородной лампы, доносились голоса спорящих братьев. Спор этот, однако, мало походил на базарные пререкания, в нем чувствовалось уважение к собеседнику и его словам. Даже сейчас, за неделю до Катастрофы, традиции монастыря оставались нерушимыми, и Джек с удовольствием заметил это.
Поприветствовав почтительно смолкнувших братьев, Джек бросил взгляд на большой экран, целиком занимавший одну из стен храма. Четыре вертикальных полосы на черном фоне — красная, голубая и две фиолетовых. Серия Бальмера в спектре атома водорода. По длинам волн можно было судить о скорости дрейфа мировых констант и о том, какие изменения происходят на микроскопическом уровне организации материи. Изменения эти с каждым днем нарастали, спектр все более смещался в коротковолновую область, красная линия понемногу желтела, голубая становилась синей, а обе фиолетовых в скором времени должны были покинуть видимую часть спектра. Вероятно, растет элементарный заряд, подумал Джек, и тут же усилием воли изгнал эту мысль. Он прекрасно понимал, что если позволит себе начать думать в этом направлении, то уже не сможет остановиться, и весь день проведет в спорах с братьями. В прошлом он очень любил такие дискуссии, однако со временем стал замечать, что слишком часто они становились самоцелью, и поиск истины подменялся стремлением к самоутверждению за счет оппонента. Или просто заурядным желанием высказаться. Истина предпочитает тишину — банальная мысль, в правдивости которой Джек уже имел возможность не раз убедиться. Однако сегодня причина его сдержанности заключалась не только в нежелании дискутировать с братьями. Дело в том, что Джек ожидал гостя. Его никто не предупреждал о визите, и, тем не менее, он знал — сегодня ему понадобятся все силы для иной, гораздо более важной, чем обсуждение серии Бальмера, беседы. Он догадывался даже, кто именно к нему пожалует. Что ж, чудесно, чудесно, бормотал он, медленно прохаживаясь по газону, разбитому у фасада храма, будет интересно на тебя посмотреть. Джек присел на скамейку, пытаясь вспомнить, когда он последний раз видел предполагаемого визитера. Лет тридцать назад, наверное. Теперь он уже старик — так же, как и ты.
Джек почувствовал, как к монастырю приближается птеран, в котором находится один человек. Значит, водит сам, подумал он. Джек встал со скамейки и вышел на открытое пространство, чтобы его можно было легко заметить с воздуха. Через пару минут показался небольшой летательный аппарат с прозрачной кабиной, снизу которой по всей длине красовалась эмблема Новосибирского ускорителя: круг, в центре которого человек, усмиряющий дикого коня. Глаза коня были стилизованы под изображение атома с ядром и двумя орбитами. Было видно, что конь, несмотря на всю свою дикую силу, уже готов покориться человеку. Какая самонадеянность, мысленно усмехнулся Джек. Он почувствовал приятное возбуждение от предчувствия беседы — она, очевидно, будет интересной, хотя и отнимет у него много сил.
Птеран приземлился, шум двигателей постепенно смолк, пилот, заметив Джека, приветственно взмахнул рукой. Дверь кабины отошла в сторону, выдвинулась лестница, и по ней спустился Сол Вихров собственной персоной. На лице его расплывалась широчайшая улыбка. Джинсы, легкая куртка, бейсболка, прикрывающая седые волосы. Взрослый джентльмен, политик в расцвете сил.
Он чего-то хочет от тебя, подумал Джек, и это «что-то» обойдется тебе очень дорого.
— А летать ты так и не научился, — буркнул он вместо приветствия. — Садишься, как старуха на скамейку.
— Я тебе тоже люблю, Джек, — с ухмылкой сказал Вихров, обнимая его. — Что, все занимаешься своими цветочками? — он кивнул на клумбы в центре газона. — Как, кстати говоря, твои «Комментарии»? Учти, у тебя осталось не так уж много времени, чтобы их закончить.
— Похоже, ты собираешься отнять у меня еще пару часов, не так ли? — спросил Джек. Пару часов — это в лучшем случае, подумал он. Как бы старина Сол не потребовал всего тебя целиком.
— Прилетел навестить старого друга, поболтать на досуге, да? Я слышал у тебя теперь много свободного времени. После твоего доклада перед руководством Всевече. Сол Вихров посерьезнел и оценивающе посмотрел на своего собеседника. Как будто решал, пора ли уже заводить разговор на серьезную тему, или все обратить в шутку. Господи, подумал Джек, я разговариваю с ним меньше минуты, а уже устал.
— Зря ты ушел из монастыря, — произнес он. — Твое место было здесь.
Вихров отвел взгляд.
— Джек, не стоит начинать все по новой. Что было, того не вернешь. Я прожил свою жизнь, ты свою. Могу сказать одно — я ни о чем не жалею. Мое дело — это Новосибирский ускоритель, я вложил в него всю свою душу. Надеюсь, что не зря.
Звездный не стал спорить, хотя ему было что сказать. Возможно, если бы Вихров остался здесь, в монастыре, где у него была полная возможность заниматься исследованиями на свободную тему, свойства вырожденной материи стали бы известны гораздо раньше. Возможно, им бы удалось раскрыть планы ФАГа еще до того, как они стали осуществляться в полной мере.