Реликтовая популяция. Книга 2
Шрифт:
– Так что, начнём сейчас или дождёмся утра? – Свим обратился к своим спутникам, ожидая предложений. Ему показалось, что они утратили желание сегодня двинуться дальше.
– А что изменится к утру? – угрюмо поинтересовался Сестерций.
Торн не высказывал своих сомнений по поводу дальнейших действий команды. Скачки с одного клочка суши на другой представлялись ему бесперспективными. Не здесь, так там, где-нибудь дальше, придётся стать перед неодолимой водной преградой.
Но и что предпринять в сложившейся ситуации, он не знал.
Перед этим он попытался активизировать пуджи, чтобы самому перелетать с островка на островок и переносить членов команды, но они не подчинились ему. Лезть в воду ему не хотелось. Насколько бы он ни был защищён от вредных её примесей, но придётся терпеть на себе мокрую одежду. Раздеться же он, как это могли люди, он практически не имел возможности – в его одежде находилась вся его периферия.
Поэтому он был угрюм и молчалив.
– Ничего не изменится, – ответил Свим.
– Тогда и ждать нечего. Сколько сегодня успеем, столько и пройдем.
Слова торна повисли в тишине.
– Прав Сестерций, прав, – нарушил молчание Ольдим. – Зачем тогда бренду ели? Она мне уже под горло достаёт.
– Тогда и ждать нечего. Меня она тоже распирает. Тогда, – Свим снял с пояса веревку и протянул один конец Тринеру, – если ты чувствуешь силы, то сделай попытку переплыть этот проливчик. Здесь не меньше полутора канторов. Сможешь?
– Вода скрадывает расстояние, – возразил Тринер. – Здесь не меньше ста берметов. Хватит ли длины твоей веревки?
– В ней как раз полтора кантора. Маловато.
– Пусть даст свою верёвку Ольдим.
– Конечно, – засуетился дурб, отстёгивая от пояса моток такой же, как у Свима, текеловой верёвки. – В ней тридцать берметов.
Верёвки связали. Тринер разделся. Тело его было жилистым, но каждый мускул дрожал от холода и слабости.
Свим с сомнением посмотрел на него, на его трясущиеся ноги и руки, переглянулся с Ольдимом. Тот в ответ пожал плечами, мол, раз Тринер решился, то им нечего ему мешать.
Обвязав конец верёвки вокруг талии, Тринер смело вошёл в воду, вызвав у зрителей дрожь – они сопереживали его ощущениям. Как только вода дошла Тринеру до пояса, он окунулся в неё с головой.
– Что он делает? – не удержался Свим. – Он тебе, – повернулся к Ольдиму, – поверил абсолютно.
– Ничего с ним не будет.
Тринер тем временем вынырнул и, не оглядываясь, поплыл через водный перешеек, соединяющий две вершинки. Плыл он легко, без выброса рук. Перед ним бежала волна, означая его быстрое передвижение.
– Ай да, Тринер! – воскликнул Ольдим. – Ты посмотри, как он это делает. Для того чтобы так плавать, нужна практика… Я буду следующим. Помогу ему там держать веревку. А ты здесь?
Свим кивнул.
– Тогда я, – Ольдим быстро скинул одежду, связал её в узел и водрузил на голову вместе со свертком одежды Тринера. Весь он был покрыт шрамами и ожоговыми отметинами, зато мышцы груди и ног выдавали в нём недюжинную силу. – Эй, Тринер! Держи покрепче!
Ольдим быстро перебрался на другой берег, помахал рукой оставшимся, скоро оделся, помог Тринеру держать веревку, когда перебирался торн, и пошёл осматривать противоположную оконечность островка, поросшего частым кустарником.
Наконец, когда все уже переплыли водную преграду, Свим отдал конец верёвки Клоуде.
– Держи его крепче. Я переберусь на ту сторону, ты разденешься, и я тебя за неё подтяну к себе. Только ты, смотри, не выпускай её из рук.
Клоуда с покорностью выслушала его наставления. Лицо её пылало, губы подрагивали.
– Ну что ты, Кло? Все уйдут, и тебя буду видеть только я. Ты же сама понимаешь, что другого выхода у нас нет. И потом. Я ведь никогда тебя без одежды не видел, наконец-то увижу, – попытался пошутить Свим.
Клоуда промолчала, сжав губы с такой силой, что исчезла их припухлость, так красящая её.
– Всё, Кло! – уже без тени сочувствия, произнёс Свим.
Он сменил К”ньеца, придерживающего веревку на том конце и отослал его к остальным на другую сторону островка.
– Видишь, – сказал он ему, – она никак не может переступить через себя и отбросить условности, которые здесь совершенно ни к чему. Иди, К”ньюша, к остальным.
Клоуда дождалась, когда К”ньец полностью скрылся в кустах, и стала быстро развеваться, не забывая складывать одежду в аккуратный тючок.
Свим залюбовался ее движениями и фигурой, высвобождаемой из-под одежды, не слишком шедшей к ней – тескомовские одежды, да ещё мужские, не подчеркивали ни одной её линии.
Всё-таки в Клоуде было нечто притягательное, отчего у него при взгляде на неё быстрее начинало биться сердце.
Обычно женщины редко занимали его внимание надолго.
В хабулине отца было много женщин, которым старший в семье уделял немало времени. Мать Свима, значительно младше супруга, как все многоимённые, относилась к шалостям мужа снисходительно – так уж повелось, не ей менять порядки. Подрастающий сын занимал её куда больше, чем всё остальное, творящееся в хабулине. Любовь матери к сыну порой переходила все границы: она крайне редко отпускала его одного куда-либо за пределы дома, у него не было друзей-сверстников, а посягательства женщин на него, подросшего, пресекались сразу. Мать умела это делать.
Свим так бы и остался при живой матери девственником, если бы не труды его единокровной сестры. Суховатая на вид и предельно собранная во всём, она взяла на себя большинство забот о ведении хозяйства в хабулине. Не пристроенность почти тридцатилетнего братца хотя бы к одной из женщин ей показалось непорядком в доме, где всё должно быть гармоничным и естественным. В те короткие промежутки времени, когда мать оставляла сына на попечении старшей сестры, он неизменно находил в своей постели очередную девушку, возбужденную ожиданием близости с ним.