Рэмбо 3
Шрифт:
Рэмбо быстро осмотрел содержимое второй сумки, обнаружив в ней достаточное количество складных стрел. Они были черного цвета — черное не отражает солнечных лучей. И сделаны из алюминия — дерево от жары деформируется. Ну, а оперение нейлоновое — нейлон долговечней перьев.
Но все-таки это не совсем такие стрелы, какими он стрелял во Вьетнаме. Новые было проще собирать. А те, которыми он стрелял во Вьетнаме, приходилось свинчивать, на что уходило драгоценное время. Через эти стрелы был продернут тросик, скреплявший воедино половинки каждой. Для того чтобы соединить древко, нужно лишь приставить одну половинку к
Под стрелами Рэмбо обнаружил пластмассовую коробку с мягкой подкладкой. В ней лежали наконечники, каждый с четырьмя острыми, как бритва, зазубринами (в дюйм шириной и в два с половиной длиной, такими же черными, как лук и стрелы), наконечники навинчивались на резьбу, нарезанную на головке стрелы. На наконечниках название: «Медноголовый потрошитель». [2] Если же он не захочет пользоваться этими наконечниками, можно прикрепить другие, лежавшие в той же самой обитой мягкой материей коробке — конусообразные с надписями «Разрыв» и «Слезоточивый газ».
2
Так называли сторонников южан среди северян в период Гражданской войны между Севером и Югом в Америке.
Лук и стрелы изобрели тысячелетия назад. Рэмбо вдруг отчетливо вспомнил, как, погрузившись в медитации, натягивал древний лук дзэн в буддистском монастыре в Таиланде. И тот ужас, который пережил, пользуясь тем комбинированным луком, которым был вооружен во время последнего пребывания в аду Вьетнама.
Тренируясь собирать и разбирать эту усовершенствованную модель древнего и в то же время столь современного оружия, Рэмбо снова не мог сдержать улыбки.
— Да, Бриггс был прав, — сказал он, повернувшись к Мусе. — Это нечто новое и в то же время старое.
— Я все еще не понимать.
— Поймешь.
Муса был чем-то озабочен.
— В чем дело? — спросил Рэмбо.
Муса указал пальцем на джинсы Рэмбо и его хлопковую рубашку.
— Ты должен переодеваться. Туда, куда мы идем, одеваться не так, понимаешь?
Рэмбо согласился с Мусой. Но Мусу все еще что-то беспокоило.
— Что?
Муса показал на медальон Коу, висевший на шее у Рэмбо.
— Куда мы идем, все мусульман. Буддист не любят.
— Этот медальон имеет для меня особое значение.
— Мусульман не любит буддист.
Рэмбо напрягся. Он знал, что Муса прав. Солдат должен быть хамелеоном, должен принимать обычаи людей, к которым обратился за помощью. Но снять медальон Коу означает для него предать память о ней, признаться себе в том, что она мертва.
Но если не снять медальон, можно обречь на смерть себя.
Он нехотя подчинился. Вопреки собственной воле развязал шнурок, снял медальон с шеи и положил в карман. И сразу же почувствовал себя нагим.
— Хорошо, — кивнул Муса. — А теперь будем есть пища.
4
Лошадь, на которой сидел Рэмбо, была привычной к крутым горным дорогам. Он держал поводья в правой руке, левой сжимал веревку, за которую была привязана идущая сзади лошадь-носильщик. Впереди него ехал Муса и тоже вел на веревке груженную
Оба мужчины были в традиционных афганских одеяниях, мешковатые штаны и длинные рубашки навыпуск, на Мусе — афганская шляпа, похожая на башню, которую насадили на его макушку, увенчанную клочком гладкой шерстяной материи. Рэмбо был простоволос. Муса обулся в сандалии. Рэмбо надел армейские ботинки. С одного боку на поясе у него висел нож, с другого — сумки с разобранным луком и стрелами. В притороченной к седлу муфте лежала винтовка.
Полный тревожных дум, Рэмбо тем не менее наслаждался прохладным и чистым горным воздухом. Его особый аромат и, конечно же, сам пейзаж оживили воспоминания детства, прошедшего в беспрестанных скитаниях всем лагерем по горам северной Аризоны.
Узкая тропа, по бокам которой тянулись поросшие пихтой склоны, все круче и круче взбиралась в гору. Муса обернулся к Рэмбо:
— Я показываю тебе лучший дорога. Советский не найдет. Превосходный дорога!
— Я думал, мы пойдем через перевал Кхебер.
— Кхебер наблюдают советские. Это лучший дорога. Тяжелей, но лучший.
Тропа становилась все круче.
— Скажу тебе про Кхибер. Там больше всего идет сражений, — рассказывал Муса. — Самый кровавый сражений. В прошлом веке англичане два раза пытались завоевать Афганистан. Первый раз они проиграли и вернулись домой. Во второй раз им дали хороший пинок в задница. Они побежали. На скалах перевала Кхибер сидел афганские воины. Не много. Они убили шестнадцать тысяч британских солдат.
Шестнадцать тысяч? — думал Рэмбо. За один день и в одном месте? Он недоверчиво покачал головой. В такое почти невозможно поверить.
Они перевалили через вершину и начали спускаться. Такая же извилистая тропа вела в каменистое, поросшее пихтовыми деревьями ущелье. На противоположной стороне его вздымались зубчатые, покрытые снегом вершины Гиндукуш.
Увлекшись своим рассказом, Муса, похоже, не обращал на них ни малейшего внимания.
— Два с лишним тысячелетия войны. Афган никогда не покорится. Сильный страна. Сильный люди. — Муса направил лошадей в проход между двумя валунами, свернул на перемычку.
— Александр Великий, Чингис-хан, персы, монголы, англичане, а вот теперь советские — все хотят завоевать мой страна. У них ничего не выйдет.
Они очутились на высокогорном лугу.
— Ты не много разговариваешь, — заметил Муса. — Почему?
— Я предоставляю это делать тем, у кого лучше получается.
— Как у меня?
Рэмбо усмехнулся.
— Как у тебя.
Дорога шла лесом.
— Есть замечательный молитва. Хочешь послушать?
— Почему бы и нет?
— Избавь меня от яда кобры, когтей тигра и мести афгана. Ты понимаешь молитва?
— Я заметил, вы никогда не ругаетесь.
— Верно. Советские бомбят наши дома, травят посевы, насилуют наших женщин, жгут наших детей, убивают наших животных, пытают наших молодых людей. Рассказывать, в Квархаи они повесили женщин за ноги на ветка деревьев и упражнялись колоть штыком. В провинции Логар, рассказывать, связали вместе стариков из деревня, бросили в грязь и давили танка. Каждый год мы воюем больше и больше. Каждый год все больший советский погибать. Мы заставим их пожалеть, что они пришли к нам. Они будут знать, что такое месть афгана. Может, ты нам помогай?