Рене по прозвищу Резвый
Шрифт:
Он закрыл глаза и представил свое поместье, его возделанные поля, его луга и рощи. Парк возле дома, тисовую аллею, ведущую к беседке возле пруда, запах вспаханной земли по весне. Господи, как же он скучал по всему этому!
Сладкую дрему юного капитана прервал голос Топора:
— Слушай, Резвый, по-моему, надо выставить часового!
— Зачем? — надеясь, что тот отвяжется, простонал Рене.
— А звери? Мало ли, какая живность тут водится?
Довод был серьезный, хотя и небесспорный. Но спорить было лень.
— Ладно, — нехотя согласился Рене. Поднял голову, окидывая сонным взглядом
— Симон Мокрица! — с готовностью наябедничал Хвост, разлегшийся на стволе по соседству с капитаном.
— Прекрасно. Мокрица! — окликнул Рене.
— Чего, Резвый? — сонно отозвался тот.
— Будешь стоять на часах, пока все дрыхнут! И смотри у меня, заснешь — лишу половины твоей доли золота, понял?
Тот что-то возмущенно забормотал, вставая, но Рене его уже не слушал. Глаза закрывались сами собой.
— Слышь, Резвый, — тихо обратился к нему Хвост. — А как мы сам храм будем искать? В таких зарослях мимо него в шаге пройдешь и не заметишь.
Рене страдальчески сморщился. Он и сам об этом думал.
— Как, как… Дойдем до поворота реки и начнем прочесывать лес. — Времени и сил на это уйдет немерено, но другого выхода он не видел. — У тебя есть другие предложения?
— Нет.
— Тогда заткнись и спи!
Хвост заткнулся, и Рене наконец-то погрузился в объятия Морфея.
Проснулся он от того, что кто-то осторожно тряс его за плечо.
— Резвый, ты это… Просыпайся, слышь, Резвый!
Рене вскочил, чуть не сбив с ног будившего его Мокрицу.
— Ты чего? Случилось что-нибудь?
— Там это… Вроде как голоса!
— Где? — Рене уже соскочил с дерева, проверяя, на месте ли сабля.
— Там! — махнул рукой Мокрица куда-то вбок.
— Какого х… не спите? — недовольно поднял голову Хвост.
Не отвечая ему, Рене наклонился над Топором.
— Серж! Вставай! Мокрица говорит, что слышал голоса недалеко отсюда. Собери человек десять и идите за мной, надо посмотреть, что там.
— Эй, Резвый, подожди! — шепотом рявкнул тот, вскакивая. — Не суйся один! Я сейчас!
Пираты вокруг зашевелились, просыпаясь.
— Я с Мокрицей, — уходя, бросил Рене. Эта родительская забота со стороны подчиненных уже достала. — Я только посмотрю.
Стоило Рене немного отойти от лагеря, как он действительно услышал голоса. Они с Мокрицей сбавили шаг и стали осторожно пробираться сквозь заросли. Постепенно голоса приближались, и Рене смог разобрать, что голоса были мужские и говорили по-испански. Он прислушался, но, кроме нескольких отдельных слов, ничего не понял.
— Испанцы? — прошелестел у него над ухом голос Хвоста.
Рене вздрогнул, выругался, но совершенно не удивился, увидев его позади себя. Значит, остальные тоже на подходе.
— Вроде испанцы, — все-таки ответил он. — И какого черта им здесь надо?
— Может, того же, что и нам? — высказал предположение Хвост.
А вот этого Рене совсем не хотелось. Он молча двинулся вперед, надеясь, что там окажутся какие-нибудь безобидные крестьяне, а не полторы сотни конкурентов, тоже алчущих храмового золота.
Голоса раздались уже совсем близко, и Рене, осторожно выглянув из-за огромного зеленого листа какого-то неизвестного растения, с облегчением убедился, что его страхи относительно полутора сотен испанцев оказались напрасными. Хотя насчет конкурентов…
Прямо перед ним, практически в двух шагах, прошла процессия из восьми испанских солдат, одной связанной индианки и одного священника в черной сутане. Индианка, насколько смог рассмотреть Рене, была немолодой, где-то лет сорока, широкой в кости и крепко сбитой. И ему не было бы до нее никакого дела, если бы не вели ее, как корову на бойню, даже еще хуже. Эти испанцы считали ее, по всей видимости, ведьмой и волокли, привязав за шею между двумя длинными палками. Концы этих палок лежали на плечах двух дюжих солдат, которые шли впереди и позади нее. И все бы ничего, но индианка была невысокой, и было видно, как при каждом неловком шаге у нее едва не отрывается голова. Шея же, перевязанная грубой веревкой, давно уже была растерта и заметно кровила. Как-то помочь себе или даже просто вытереть кровь она не могла, потому что руки тоже были крепко стянуты у нее за спиной. Священник шел сбоку от нее и, иногда подглядывая в книгу, которую держал в руках, негромко читал молитвы.
Нет, Рене совсем не удивило, что испанцы и здесь нашли ведьму. Во Франции тоже была инквизиция, и костры с колдунами, еретиками и ведьмами полыхали на городских площадях довольно часто, но испанцы, похоже, вообще всех женщин считали ведьмами.
Рене вдруг вспомнил мадам Тульон, какой она была той проклятой ночью. Злобная, растрепанная и визжащая, как свинья. Вот уж кто была самой настоящей ведьмой. Жаль, что ее не сожгли. Если бы не она, Лулу сейчас была бы жива. Рене стиснул зубы. А если бы Хвост не пришел к ним на выручку, то его мулатку, возможно, вот так вели бы на костер, потому что у мадам Тульон хватило бы ненависти обвинить ее еще и в колдовстве, лишь бы доставить побольше мучений. Бедняжка Лулу, она и так заплатила за его грех. Почему-то всегда получается так, что страдают невинные.
Неожиданно для себя Рене вытащил саблю и оглянулся вокруг. Хвост, выругавшись шепотом, тоже потянул из ножен саблю, Мокрица, бросив на него затравленный взгляд, лихорадочно зашарил у себя на поясе в поисках пистолета. Только Серж Топор, ничуть не удивившись, поднял руку, давая знак остальным ребятам.
— Вперед!!! — закричал Рене, бросаясь на солдата, который шел позади ведьмы.
С воплями и руганью следом за ним выскочила его команда. Двух испанцев убили сразу, остальные ожесточенно сопротивлялись. Хоть их и застали врасплох, видно было, что они тертые калачи и не отдадут свою жизнь за просто так. Однако против превосходящих по количеству пиратов шансов у них не было. На каждого из испанцев насели по два противника, и их смерть была всего лишь вопросом времени. Индианка, по-прежнему связанная, сидела на земле. Палки, к которым была привязана ее шея, одним концом упирались в землю, а другим смотрели на верхушки деревьев. Священник, вместо того чтобы удрать, пока до него никому не было дела (хотя убивать бы его в любом случае не стали), наоборот, лез в самую гущу, потрясая молитвенником.