Ренегаты
Шрифт:
Костыль выходит первым. Кондуктор отходит в сторону, чтобы пропустить нас. Я поспешно покидаю купе, спотыкаюсь на пороге, повисаю на плече Костыля и шепчу ему в ухо:
– Надо валить!
– Свалил один такой, – ворчит Костыль. – Поздняк метаться.
Он прав – без оружия справиться с «добрым фатером» в узком коридоре нереально, мы же не ниндзя. Да даже если бы и удалось уложить кондуктора без шума и пыли, покинуть вагон и уйти от железки, что дальше? Это станция – узловая, здесь полным-полно железнодорожников, погранцов, сурганской полиции. Они
Я все понимаю – но очень не хочу в «Вайбер». Вот просто очень. И поэтому начинаю хрипеть и съезжаю по железной крашеной стене коридора на пол. Однажды, еще в той, старой жизни, я изображал приступ эпилепсии – нужно было срочно загреметь в санчасть. Симптомы мне подсказала знакомая медсестренка. Выучил я их наизусть.
Бьюсь башкой о стенку, дергаю ногами, словно чечеточник. Только бы Костыль догнал, что к чему! Только бы не бросился оказывать первую помощь!
Напарник, впрочем, сразу вкуривает и растерянно смотрит на кондуктора, разведя руки в стороны.
– Что с ним? – спокойно спрашивает кондуктор, топорща усы.
– Не… не знаю, – изо всех сил изображая тупицу, говорит Костыль. – Помогите, он же… он сейчас, кажется, задохнется!
Я исправно «задыхаюсь», хватаюсь обеими руками за шею, выталкиваю изо рта язык, закатываю глаза.
– Ну-ка хватит! – рявкает кондуктор на весь вагон, наклоняется, могучей лапищей собирает в горсть хэбэшку у меня на груди и тянет вверх. – Вставай, болезный!
Звук глухого удара – и туша кондуктора валится на меня, припечатав к полу.
– Вставай, быстро! – зло шепчет Костыль. Я с трудом выворачиваюсь из-под обмякшего тела кондуктора, вижу в руках напарника контейнер. Значит, это им Костыль отоварил усатого. Что ж, разумно, весит контейнер подходяще. Все, теперь нужно линять.
Выскочив в узкий тамбур, останавливаемся. Я осторожно выглядываю наружу. Так и есть – стоят, метрах в десяти, семь или восемь человек. Один в черном, это явно железнодорожник, рядом с ним пограничник в камуфле, остальные одеты, что называется, «по гражданке».
Главное сейчас – не суетиться, это всегда вызывает подозрение. Как говорят сами гаишники: «Если ты нарушаешь правила, делай это уверенно». Развернувшись, спиной вперед спускаюсь по лесенке, сразу ныряю под вагон, выставляю руки.
– Давай!
Сверху валится контейнер, следом вниз летит Костыль. Вроде мы начали понимать друг друга. Это хорошо.
На карачках пробираемся между колесами. Только тут до наших встречающих доходит, что птички покинули клетку. Слышатся топот, крики.
– Рвем к воде! – командует Костыль. – Быстрее!
К воде – это значит на берег. Тусгол стоит на Долгом озере, это рыбачий поселок. Пространство между железкой и берегом хаотично застроено домами, лодочными сараями, складами и огороженными высокими заборами мастерскими, где чинят паровые машины рыбацких баркасов. Перед нами настоящий лабиринт из проулков, кривых улочек, переходов между дворами и пирсами. Я никогда в жизни не бывал здесь, и Костыль, видимо, тоже. Мы с ходу запутываемся в мешанине из глухих каменных стен, заборов и живых изгородей. Времени у нас совсем мало, фактически его и вовсе нет – на станции уже подняли тревогу, нас ловят и пограничники, и железнодорожники, и наверняка местные в надежде получить награду. Это общая практика для всего Центрума. Даже в Южном Джавале тех, кого ищут погранцы и паровозники, выдают без лишних вопросов – это и прибыльно, и меньше геморроя.
– Давай напрямик! – хрипит Костыль и, не дожидаясь ответа, по-пожарному сигает через двухметровый забор. Мне ничего не остается, как последовать за ним, отчаянно матерясь в душе. Послал же черт напарничка!
Двор, завешенный сетями, женщина, стирающая белье в широком корыте, оскаленная морда собаки, грядки, засаженные кустами с фиолетовыми плодами, – все это смешивается воедино. По ушам бьет отрывистый лай, но пес понапрасну дерет глотку – мы уже в следующем дворе, мчимся через другие грядки, до смерти напугав старушку с котом на коленях, отдыхающую в кресле-качалке. И опять забор, и вновь испуганные крики и собачий лай… «Гарун бежал быстрее лани, быстрее зайца от орла».
Перепрыгнув не помню уже какую по счету изгородь, Костыль неожиданно орет:
– Осторожно, тут обрыв!
Я буквально зависаю наверху забора, смотрю вниз. Вот оно, море… Точнее, озеро, Долгое озеро. Бескрайняя водная гладь, от которой нас отделяет крутой склон, поросший кустами. Внизу – несколько построек, развешенные для просушки на высоких жердях сети и полоска глинистого берега. Мы на самой окраине поселка, справа видны причалы, у которых качаются баркасы и лодки.
– Вниз! – командует Костыль и первым ухает в заросли. Я бросаю ему контейнер и сигаю следом. Трещат ветки, листья хлещут по лицу.
– Туда! – указывает вдоль берега Костыль.
Собачий лай отдаляется. Судя по всему, погоня отстала, сбилась со следа, но это ненадолго. Очень скоро преследователи разберутся, что к чему. Наши шансы на спасение тают с каждой секундой.
Пробежав мимо длинного дощатого сарая, мы оказываемся у самой воды. Людей не видно. На отмели лежит полузатопленная баржа с проломленным днищем. К ней привязаны несколько лодок. Пахнет гниющими водорослями, рыбой и смолой. Костыль заходит в воду, погружается по пояс, потом – по грудь. Добравшись до лодок, он машет мне рукой.
– Сюда!
Я иду следом, ощупывая ногами каменистое дно. Вода холодная, мутная. Меня охватывает чувство безысходности – на что надеется Костыль, забравшись на лодку? Конечно, высокий борт баржи прикрывает нас от нежелательных взглядов, но что дальше?
Словно подслушав мои мысли, Костыль коротко бросает:
– Будем уходить по воде.
Он уже отвязал лодку, на дне которой в набравшейся воде лежат весла. Я кладу на нос посудины контейнер, переваливаюсь через низкий борт. Костыль уже разобрал весла и гребет, глубоко погружая лопасти. С меня потоками течет вода. Погони все еще не видно.