Репетиция конца света
Шрифт:
Алена очень старалась рассмешить себя, и к концу занятия, где-то приблизительно на упражнении для пресса, это ей почти удалось. Однако никогда она еще не получала так мало удовольствия от шейпинга, никогда так не желала, чтобы этот час прошел как можно скорей.
Даже необходимую заминку делать не стала, даже под душ не пошла, да и не упражнялась она сегодня так, чтобы вспотеть. Торопливо переоделась, простилась с тренершей и, даже не застегиваясь, ринулась через дорогу, в здание суда.
Ну да, конечно, она ведь обещала Шурочке, что вернется не позднее чем через полтора часа. И ее ждут отложенные дела. Одно – о хищении нефтепродуктов непосредственно из нефтепровода. Другое – об угоне иномарок и убийстве их владельцев. Только это и имеет значение. А вовсе не искорка надежды, что Игорь вдруг возьмет и вернется в суд.
Зачем? Мало ли зачем! Всем известно: мужчины – существа весьма странные, и какая-либо логика им чужда.
Люба Кирковская вышла замуж по любви. И Олег ее любил, нет, правда, сначала это было истинной правдой! А почему бы ее не любить? Не дура, за плечами Институт советской торговли. Отец устроил ее товароведом в Военторг. В 1989 году это еще была работа из самых престижных. Хотя основы армии вообще и Военторга в частности уже начали расшатываться, никто и предположить не мог, как скоро они обрушатся! Во всяком случае, машину на свадьбу купить удалось. Отец Любы работал в горисполкоме, в отделе учета и распределения жилья. Можно было не сомневаться, что молодые не заживутся у родителей.
Но уже через год можно было не сомневаться в противоположном.
– Ты что, с ума сошла? – однажды окрысился отец на дочь, когда та в очередной раз завела разговор о квартире. – Не помнишь, что было, когда Звездинку, пять, распределяли? Какие демонстрации? Сколько писем губернатору пошло? Хочешь, чтобы меня сковырнули на пенсию? Подожди, должно же все это уладиться!
Не уладилось. Новая администрация – губернатором выбрали какого-то безумного мэнээса по фамилии Чужанин, и он из кожи вон лез, чтобы доказать, какой он прогрессивный демократ, создавалось впечатление, что если бы пришлось сажать для этого коммунистов на кол, он собственноручно бы сажал! – не церемонилась со старыми кадрами. Кто оказался посообразительней, успел подгрести под себя некоторые областные предприятия: гостиницы, заводики, магазины, дома на Покровке и прилегающих улицах... Но Любкин отец был из честных. То есть квартиры для своих распределять, обходя очередников, – это было для него в порядке вещей. Но протянуть руку к государственной собственности...
Короче, на пенсию его выпихнули – пикнуть не успел. Теперь на его месте в городской администрации сидел какой-то демократ – жопастенький такой, из чужанинских лизоблюдов. Тем временем стало модно мазать старую гвардию самым вонючим дерьмом. Ничего не скажешь, коммунисты, хотели или нет, столько компромата на себя оставили, что демократическая пресса просто-таки захлебывалась слюной от восторга.
Сыскалось досье и на Жданова, Любиного отца. Конечно, не обошлось без предположений, что он был в родстве с тем самым Ждановым, который подвергал в свое время гонениям Зощенко с Ахматовой и именем которого была в советское время названа самая красивая набережная города Горького. Отец так растерялся от всего происходящего, что даже оправдываться не мог, даже никак не оборонялся: сидел да читал все эти статейки и статеечки про себя, в которых правда о его злоупотреблениях (была, была-таки суровая правда, и злоупотребления были!) весьма ловко мешалась с самым беззастенчивым враньем. И дочитался до инфаркта. За первым через короткое время последовал второй – и скоро товарища Жданова похоронили, причем даже место на престижном Бугровском кладбище выбить уже не удалось, похоронили в Марьиной Роще. Через полгода за ним последовала мать Любы: в тот самый день, когда дочку уволили из Военторга по сокращению штатов.
А вскоре после ее похорон в квартире раздался телефонный звонок. Люба была одна дома, она и взяла трубку. Какая-то женщина противным, очень тонким, сразу понятно, измененным голосом сообщила, что «ваш муж завел себе любовницу, их его двоюродная сестра познакомила, она вдова военного, работает в ювелирном магазине, деньги у нее есть, похоже, что она беременна, там уже о разводе поговаривают и о размене вашей квартиры, так что берегитесь, как бы с носом не остаться!» И бросила трубку.
После этого звонка Люба часа два провела почти в беспамятстве, а потом начала немножко соображать и сопоставлять факты. То, что Олег страшно переживал, когда узнал, что у нее детей быть не может, она знала. После этого известия между ними пробежала большая черная кошка, но Люба все равно была уверена, что Олег никуда не денется. Отец был еще в силе, кроме того, ни у кого не возникло сомнений: большевики скоро вновь возьмут власть! Олег же не дурак! Не каждый мэнээс из ИПФАНа становится губернатором, это одному Чужанину так подфартило, а иные-прочие либо бутылки по помойкам собирают, чтобы хлеба детям купить, либо в Америку продаются. В Америку Олег и Люба продались бы с удовольствием, да никто их не брал ни оптом, ни в розницу.
Теперь, после ликвидации Военторга и смерти родителей, солидные накопления которых в одну минуту превратились в сущие копейки, призрак помоек нет-нет да и начинал маячить в воображении... Правда, у них осталась отличная родительская квартира в «дворянском гнезде» между Звездинкой и улицей Горького, ну и «Волга», конечно. Это, конечно, собственность, но не капитал. Вот если бы трехкомнатную продать, себе взять однокомнатную и еще купить две однокомнатных подешевле, чтобы пускать туда жильцов, тогда можно было бы жить на неплохую ренту.
Дачу в Рекшине Люба тоже бы продала, а на деньги лучше купила бы ларек, чтобы торговать там какими-нибудь продуктами. Люди есть хотят и при большевиках, и при демократах, и при Горбачеве, и при Ельцине, это верный и очень хороший доход, особенно если подружиться с левыми спиртогонами и пекарями. Подвозить продукты можно было бы на «волжанке», а потом купить подержанный «рафик», на худой конец – «каблук». Но эта идея Олегу не нравилась. Он предпочитал кататься на «Волге» в свой разваливающийся ИПФАН, а на дачу вывозил таких же неудачников, как он сам, – жарить шашлыки. А когда Люба начала что-то предлагать, осадил ее, напомнив, что машина была куплена на его имя. Так что «ваше место в буфете», как писал драматург Островский!
И вот сейчас Люба поняла, что ее «место в буфете» не только по поводу машины. Они ввязались в эту затею с приватизацией квартиры и дачи. Теперь Олегу по праву принадлежала половина того и другого. И если он доведет дело до развода...
Нет, этого нельзя допустить!
А как не допустить?
И в ту же минуту она принялась ругательски ругать себя за то, что купилась на звонок злоязычной незнакомки. Какая-то баба-неудачница решила подзавести другую женщину, чтоб ей жизнь медом не казалась. Просто так. А на самом деле Олежек чист как стеклышко.
Люба почти совсем успокоила себя. Правда, смущало, что анонимщица знает про двоюродную сестру Олега, которая ее, Любу, почему-то терпеть не может. Она втихомолку решила понаблюдать за мужем повнимательней. Просто так, на всякий случай. В тот вечер они были приглашены к родне Олега на день рождения. Ехать предстояло аж в поселок Октябрьский, на другой стороне Волги, не меньше часу тащиться. Олег задержался на работе, прибежал весь встрепанный, но все равно полез в душ, потом долго брился, еще дольше одевался. И один галстук был ему не по нраву, и другой, и третий, и носки-то по цвету не подходили...
К чему?! К трусам?!
– Да что ты собираешься, как на бал! – сердито воскликнула наконец Люба, которая давным-давно надела турецкое бархатное платье и взбила свои пышные и очень красивые русые волосы. И даже накраситься успела. А Олег все дергался перед зеркалом. – Там же только свои будут?
– Конечно, свои, – рассеянно кинул он. – Правда, Валюшка обещала свою подругу привести...
Валюшкой звали ту самую двоюродную сестру. Она обещала подругу привести?..
Какую подругу?