Репетиция конца света
Шрифт:
А что делать, если никому не звонить? Побродить по промороженной столице или на вокзале посидеть, приткнувшись к батарее? Будто бомжиха какая-нибудь? Купить бутылочку пивка – не шампэйн же глушить в одиночестве! – и посасывать из горлышка ненавистный напиток: с Новым годом, с новым счастьем?
Алена тупо покачала головой. Она была так растеряна, так потрясена, что даже боли никакой уже почти не чувствовала. Жалела только об одном: что вообще сорвалась в эту проклятущую Москву. Надо было звонить, беспрестанно звонить из дому. Может быть, перехватила бы все-таки Михаила.
Хотя нет. Поедом бы себя съела за то, что не использовала последнего шанса, дарованного судьбой. Теперь хотя бы утешает сознание: сделала все, что могла.
Впрочем, разве хоть что-то может ее утешить? Разве что естественные транквилизаторы? В смысле, какая-нибудь еда...
Хорошо бы сейчас оказаться дома, около битком набитого холодильника (накануне Нового года Алена запаслась самыми изысканными деликатесами).
Домой! Да, надо как можно скорей добраться домой! Избитое сравнение со зверем, стремящимся в свою берлогу, чтобы зализать раны, показалось Алене самым истинным на свете. Она и всегда-то чувствовала себя в Москве неуютно, сейчас же было полное впечатление, что стоит на сквозняке, вся открытая ледяным ветрам.
Ринулась в кассовый зал, припоминая расписание. Ближайшим поездом домой. Самым ближним! С той же стремительностью, с какой рванула из дому, – теперь рвануть обратно!
Через несколько минут выяснилось, что билеты остались только на девятичасовой фирменный, Москва – Нижний. Все проходящие забиты под завязку.
– Есть свободные купе СВ? – спросила Алена: мысль о попутчиках по-прежнему была невыносимой.
– Сколько угодно. Вам что, два места?
– Одно. Но, пожалуйста, дайте в незанятое купе! Пожалуйста!
– Да какие проблемы? – улыбнулась кассирша. – Пока еще ни одного билета в СВ не продано. Если так пойдет, поедете одна в вагоне.
– Хорошо бы!
Алена заплатила за билет, мельком подумав, что начинают возвращаться условные рефлексы, которые она считала уже вовсе отмершими (к примеру, улыбается в ответ на улыбку, какие-то обязательные слова говорит, ведет себя вполне цивилизованно, даже слезы удается сдерживать). Или боль притупилась, или бешеная гордыня помогает держаться?
Да какая разница! Теперь главное – не грохнуться в голодный обморок. До девяти – времени вагон, поесть успеет, даже объесться. И где? Да хоть в «Макдоналдсе».
Она спустилась в метро, и пока ехала, тупо уставившись на свое расплывшееся, перекошенное отражение в темном стекле, – потребовалось немалое время, чтобы до ее отупевшей головушки дошло: это не лицо от слез опухло, это стекло до такой степени кривое, прямо как в комнате смеха! – вспоминала, как Михаил когда-то привозил ей из Москвы коричневые фирменные пакеты «Макдоналдса», набитые биг-маками, картошкой фри и яблочными пирожками. Все это было остывшим, привядшим каким-то, а все равно – казалось необычайно вкусным. Потом в Нижнем один за другим открылось несколько ресторанов «Макдоналдс», стало возможно оторваться там вволю, потом все этой ненастоящей едой пресытились, Алену туда и палкой не загнать было, однако сейчас до такой степени захотелось чего-то из прошлой, счастливой, беззаботной жизни... Теплого и надежного. Толстого и калорийного.
Она доехала до «Площади Революции», поднялась из метро и повернула было на Красную площадь, однако в лицо ударило таким студеным, неприветливым вихрем, что прикосновение к сердцу столицы пришлось отложить до более приветливых времен. Снова спустилась под землю и переходами вышла почти к Центральному телеграфу. Народище валил валом, сплошь увешанный сумками, распаренный от предпраздничных хлопот, спешащий и ничего вокруг не видящий. Толкались более обычного, и Алена вспомнила, как английский король Эдуард Длинноногий сокрушался: Шотландия, мол, всем хороша, не будь в ней так много шотландцев. С точки зрения Алены, Москва тоже была бы всем хороша, кабы не было в ней столько москвичей. Хотя москвичи на работе сидят или дома, а на улицах толкаются приезжие.
– Яблочки, зимние, подмосковные, из своего сада. Покупайте, недорого! – схватила ее за рукав румяная бабища, притулившаяся с огромной корзиной у выхода из подземного перехода, и повертела так и этак большое, чуточку продолговатое румяное яблоко. Алена только и могла, что растерянно похлопать глазами, потому что это был «джонатан», типичный «джонатан», который, как известно, по форме очень своеобразен, ни с чем его не спутаешь, и на котором даже сохранилась фирменная наклеечка. Вряд ли этот сорт, вдобавок с наклеечками, произрастал в чьем-то подмосковном саду! Однако глаза у продавщицы были честные-пречестные...
Алена остановилась, пережидая поток машин, которым всем вдруг срочно понадобилось промчаться мимо Центрального телеграфа. Два качка с тупыми рожами завсегдатаев – неважно чего, хоть пивнушек, хоть пельменных, хоть третьеразрядных казино – стояли возле крутой тачки, марки которой Алена по темноте своей не разобрала, и обменивались репликами о каких-то ценных бумагах. На каждое нормальное слово приходилось как минимум два «типа» и три мата. Женщина с усталым лицом, остановившаяся возле Алены, сказала зло:
– Козлы деловые, людей из себя строят!
Алена перешла дорогу, невольно улыбаясь и вспоминая бессмертную комедию Грибоедова «Горе от ума»: «От головы до пяток на всех московских есть особый отпечаток!»
Может быть, Михаил поступил с ней так именно потому, что он все же был москвич – от головы до этих самых пяток? И никак не желал сделаться нижегородцем, окончательно осесть в чужом городе, хотя там была трехкомнатная «сталинка» и масса возможностей для работы журналисту такого уровня, каким был Михаил, а в Москве – чужая комната и только случайные заработки там и сям?
«Не думай, – почти взмолилась Алена. – Не думай о нем хотя бы сейчас!»
Если будет думать – будет плакать. А сил и так нет. Если сейчас опять предаться страданиям, только и останется, что свернуться клубочком у крыльца Центрального телеграфа, словно она собачонка, выгнанная из дому хозяином. А почему бы не задуматься о том, что судьба неожиданно дала ей шанс? Михаил пробудет в Болгарии до десятого января. Мало ли что произойдет за это время? Какая бы раскаленная игла ни ткнула его в сердце и ни заставила сделать то, что он сделал, может быть, он спохватится и поймет, что ему не жить без Алены?