Решающий шаг
Шрифт:
На восходе солнца, не сделав ни одного выстрела, Артык вернулся в Равнину с семьюдесятью всадниками.
Командующий крепко пожал ему руку.
Глава двадцатая
После отъезда Артыка все заботы о семье легли на плечи Айны. Продав кое-что, она купила несколько овец, а один из лучших своих ковров обменяла на стельную верблюдицу. В самом начале весны у кибитки появились ягнята и маленький верблюжонок. Ба-балы, обхватив за шею ягнят, — таких же ростом, как и он сам, — возился с ними. Черноухий
Вот уже шесть месяцев прошло, как от Артыка не было вестей. Ходили слухи, что он перешел на сторону Красной Армии и что Эзиз разыскивает его семью, чтобы расправиться с ней. Тревога давила сердце Айны. Ночами она не могла спать, днем не находила себе покоя. Однако перед Нурджахан и Шекер она старалась не обнаруживать своей тревоги и даже успокаивала их.
В конце зимы выпали обильные осадки, весна наступила ранняя. В начале марта на склонах барханов уже зеленела песчаная осока. Воздух был наполнен свежестью. Между землей и смеющимся солнцем пели жаворонки.
Было ясное солнечное утро. Айна подоила верблюдицу, вернулась в кибитку и накормила Бабалы. Жизнь шла своим чередом, в доме ни в чем не было недостатка. Но какая-то непонятная тоска сжимала сердце Айны. Сама не зная для чего., она стала перебирать вещи в своем сундуке. В руки ей попался красный халат Артыка. При виде его она словно опьянела. «Ар-тык-джан!» — прошептала она, прижимая халат к груди, и, сама того не сознавая, запела песню, которую пела когда-то, будучи невестой Артыка:
В белой кибитке моей постелив ковер,
Я наслажусь ли вдоволь тобой, Артык-джан?
Средь поцелуев, милый встречая взор,
Буду ли лоб твой нежить рукой, Артык-джан?
Иль мне в разлуке — о, до каких же пор? —
Плакать придется горькой слезой, Артык-джан?
Слезы душили Айну, — она не могла больше петь. И вдруг глаза ее загорелись огнем. Руки нащупали что-то твердое и холодное... Наган! Айна жадно смотрела на револьвер. На лице ее появилась суровая непреклонность.
Это оружие оставил ей Артык. Недаром он учил ее заряжать револьвер и стрелять из него!
Завернув в платок наган и сумку с патронами, Айна вышла из кибитки. Нурджахан заметила сразу, что невестка изменилась в лице и куда-то торопится.
— Аю, Айна! Куда ты? — с тревогой спросила она. Айна в нерешительности остановилась, но быстро нашлась:
— Бабалы что-то ест плохо. Пойду в степь, поищу, нет ли дикого лука.
Айна прошла одну гряду барханов, другую и остановилась. Теперь можно было не опасаться, что звук выстрелов услышат в ауле. Взяв череп верблюда, она поставила его на бугорок и стала стрелять. При первом выстреле у нее дрогнула рука; когда нажимала спусковой крючок, глаза сами
Убедившись, что она уже не боится стрелять и даже может попасть в цель, Айна набрала два пучка луку и вернулась домой.
Наступил вечер. Запад затянуло темной завесой пыли. Поднимался ветер. Встревоженная Нурджахан, подвязав к наружным кольям веревку, перекинутую через верх кибитки, натягивала ее, закручивая палкой. Увидев невестку, она засуетилась еще больше.
— Аю, Айна! Гляди — надвигается буря! Как бы не свалило кибитку. Давай скорее подтянем веревку!.. Шекер, дочка, а ты что стоишь? Неси же подпорки!
Айна взглянула на почерневшее небо и спокойно сказала:
— Напрасно тревожишься, мама. Такой черный ветер не бывает сильным. Только посуду запылит.
Быстро сунув наган и патроны в сумку для ложек, она все же вышла помочь свекрови.
— Ах, всегда вы с Шекер такие! — ворчала Нурджахан. — «Напрасно тревожитесь...» Обо всем надо заранее позаботиться. А у меня уж до всего и руки не доходят.
— Да не бойся, мама! Отдохни, мы с Шекер сейчас все сделаем.
Вопреки опасениям Нурджахан, черный вихрь, налетевший в сумерки, только поднял песок и золу около тамдыра, но. кибитку даже не качнул.
Уже за полночь Айна в полусне услышала цоканье копыт. Первой ее мыслью было: «Артык!..» Она быстро встала. Шекер тоже приподнялась, проснулась и Нурджахан. Когда Айна зажгла лампу и отворила дверь, в кибитку ввалились два рослых эзизовских нукера в зеленых погонах. Айна не знала их — ни старшего, Пеленга, ни его спутника.
— Проходите, садитесь, — растерянно проговорила она, чувствуя, как слабеет все тело.
Пеленг, покручивая ус, окинул взглядом Айну, задержал глаза на прижимавшейся к матери Шекер и сказал:
— Нет, молодушка, мы не сядем.
— Тогда говорите, с чем приехали, с какими вестями.
— Вести наши... Ха-ха! Мы, молодица, приехали, чтобы... увезти вас.
— Куда?
— Вас вызывает к себе Эзиз-хан.
У Айны перехватило дыхание. Нурджахан и Шекер замерли от страха.
— Зачем?
— А это, когда приедете, спросите у него, — с усмешкой ответил Пеленг.
Эта усмешка и наглый взгляд Пеленга вернули Айне силу. Она вспомнила, что она — жена Артыка. Презрительно поджав губы, она спросила:
— Что же — Эзиз-хан, растеряв мужчин, набирает теперь женщин?
— Это, молодица, не твоего ума дело. Ты ведь жена Артыка?
— Хотите мстить Артыку — мстите ему самому, если сможете! При чем тут семья?
— И это не тебе разбирать! Ты с той вон девушкой, — Пеленг указал на дрожавшую от страха Шекер, — собирайтесь, сейчас поедем.
Нурджахан лишилась языка. Прижимая к себе дочь, она залилась слезами. Айна, внешне оставаясь спокойной, отошла к сумке, в которой лежал наган. Пеленг шагнул к старухе, оторвал ее руки от дочери и наклонился к Шекер.