Республика Шкид (сборник)
Шрифт:
– Но, Виктор Ник…
– Никаких но… Кроме того, за халатность ты переводишься в пятый разряд.
Тихо стало в классе, и слышно было, как гневно стучали каблуки Викниксора за дверью.
– Вот тебе и «цыпленок жареный», – буркнул Японец, но никто не подхватил его шутки. Все молчали. Янкель сидел, опустив голову на руки, согнувшись и касаясь горячим лбом верхней доски парты. Лица его не было видно.
Стояли в уборной Янкель и Пантелеев. Янкель, затягиваясь папироской, горячо и запальчиво говорил:
– Ты как желаешь, Ленька, а я ухожу. Проживу
– А как же Витя? Думаешь, отпустит? – сказал Пантелеев.
– А что Витя? Пойду к нему, поговорю. Он поймет. Дело за тобой. Говори прямо, останешься или тоже… как сговорились?
На несколько секунд задумался Пантелеев.
Гришкины глаза тревожно-вопросительно впились в скуластое лицо товарища.
– Ну как?
– Что «как»? Едем, конечно!..
Облегченный вздох невольно вырвался из груди Янкеля.
– Давай руку!
– Айда к Викниксору! – засмеялся Пантелеев.
– Айда! – сказал Янкель.
Шли, не слышали обычного шума, не видели сутолоки, беготни малышей, вообще ничего вокруг не видели. Остановившись передохнуть у дверей Викниксоровой квартиры, невольно поглядели на сцену, снова оголенную, и Янкель скрипнул зубами.
– Сволочи. Это новички сперли, не иначе. Наши ребята не способны теперь на это.
– Ну ладно, идем.
Вошли в знакомый, до мельчайших подробностей примелькавшийся за долгое пребывание в школе кабинет и остановились перед заведующим.
Викниксор сидел у стола, надвинув на глаза картонный козырек, и читал. Подняв козырек, он поглядел на ребят.
– В чем дело?
Янкель выступил вперед и заговорил нетвердым, но решительным голосом.
– Виктор Николаевич, – сказал он, – мы хотим уйти из школы!.. Да, мы хотим уйти из школы, потому что мы уже выросли.
Викниксор сбросил козырек и с чуть заметной усмешкой с ног до головы оглядел ребят, будто желая удостовериться, действительно ли они выросли. Перед ним стояли те же ребята, даже на лицах мелькало легкое волнение, обычное при разговоре с воспитателем, но в голосе Гриши Черных, воспитанника четвертого отделения, Викниксору послышались новые, неслыханные нотки.
Мужественно говорил Гриша Черных:
– Виктор Николаевич, ей-богу, мы выросли. Когда я пришел в школу, мне было тринадцать лет. Я многого не понимал. Десять уроков в день я истолковывал как наказание. Тогда мне казалось, что уроки и изолятор – одно и то же. Тогда я боялся изолятора. Теперь мне шестнадцать лет, и я не могу мириться с узкими рамками школьного режима. Да, не могу… При всем моем уважении к изолятору, к пятому разряду и к вам, Виктор Николаевич…
– Да, и к вам, Виктор Николаевич, – поддакнул Пантелеев, и Викниксор, взглянув на Леньку, вспомнил, вероятно, как два с половиной года назад он разговаривал с этим парнем – здесь, в этом кабинете, у этого же стола.
– И к Элле Андреевне, – перечислял Янкель, – и к дяде Саше, и к «Летописи», и к урокам древней истории. Мы очень благодарны школе Достоевского. Она многому нас научила. Но мы выросли. Мы хотим работать. Мы чувствуем силы…
И Янкель вытянулся, бессознательно расправляя грудь, а Пантелеев
Оба застыли, ожидающе глядя на Викниксора.
Викниксор сидел задумавшись, а на лице его играла еле заметная, понимающая улыбка. Потом он встал, прошелся по комнате и еще раз посмотрел на обоих воспитанников долгим, внимательным взглядом.
– Вы правы, – сказал он.
Янкель и Пантелеев вздрогнули от радостного предчувствия.
– Вы правы, – повторил Викниксор. – Сейчас я услышал то, что хотел через полгода сам сказать вам. Теперь вижу, что немножко ошибся во времени. Вы выправились на полгода раньше. Вы правы. Школа приняла вас воришками, маленькими бродягами, теперь вы выросли, и я чувствую, что время, проведенное в шкоде, для вас не пропало даром. Уже давно я заключил, что вы достаточно сильны и достаточно переделаны, чтобы вступить в жизнь. Я знаю, что теперь-то из вас не получится паразитов, отбросов общества, и поэтому я спокойно говорю вам: я не держу вас. Я хотел через полгода сделать выпуск, первый официальный выпуск, хотел определить выпускников на места, но вы уходите раньше. Что ж, я говорю – в добрый путь. Идите! Я не удерживаю вас… Однако, если вам будет трудно устроиться, приходите ко мне, и я постараюсь помочь вам найти хорошую работу. Вы стоите этого. А американские одеяла забудем. Юнкомцы приходили ко мне, ручались за вас и обещали разыскать вора.
Об уходе сламщиков Шкида узнала только через два дня, когда Янкель и Пантелеев пришли со склада губоно с выпускным бельем, или с «приданым», как называли его шкидцы. На складе они получили новенькие пальто, шапки, сапоги и костюмы и теперь, получив в канцелярии документы, зашли попрощаться с товарищами.
В классе шел урок истории.
Дядя Саша, как всегда, притворно сердито покрикивал на воспитанников и читал очередную лекцию по повторному курсу истории с упором на экономику. Сламщики вошли в класс и остановились. Потом Янкель подошел к Сашкецу и тихо проговорил:
– До свидания, дядя Саша. Мы уходим. Может, когда еще и встретимся…
– Ну что ж, ребятки, – сказал, поднимаясь, Алникпоп. – Конечно, встретимся. А вам и верно пора… пора начинать жить. Вон ведь какие гуси лапчатые выросли.
Он улыбнулся и протянул сламщикам руку.
– Желаю успехов. Прямой вам и хорошей дороги!..
– Спасибо, дядя Саша.
Урок был сорван, но Сашкец не сердился, не кричал, когда ребята всем классом вышли провожать товарищей. И тем, кто уходил, и тем, кто оставался, жалко было расставаться. Ведь почти три года провели под одной крышей, вместе бузили и учились, и даже ссоры сейчас было приятно вспомнить.
У выходных дверей остановились.
– Ну, до свидания, – буркнул Японец, хлопая по плечам сламщиков. – Топайте.
Носик его покраснел.
– Топайте, черти!..
– Всего хорошего вам, ребята!
– Вспоминайте Шкиду!
– Заглядывайте. Не забывайте товарищей!
– И вы не забывайте!..
Улигания сбилась в беспорядочную груду, все толкались, протискивались к уходившим, и каждый хотел что-нибудь сказать, чем-нибудь выразить свою дружбу.