Республика Шкид (сборник)
Шрифт:
– На, Кузя, шамай. Мне не жалко, – сказал он, швыряя коленопреклоненному Кузе кусок пирожного. Внезапно новая блестящая мысль пришла ему в голову.
– Эй, ребята! Слушайте! – Он вскочил на парту и, когда все утихли, заговорил: – Кузя будет мой раб! Слышишь, Кузя? Ты – мой раб. Я – твой господин. Ты будешь на меня работать, а я буду тебя кормить. Встань, раб, и возьми сосиску.
Побледневший Кузя покорно поднялся и, взяв подачку, отошел в угол. На минуту в классе возникла неловкая тишина. Японца передернуло от унизительного зрелища. То же почувствовали Громоносцев и Воробей, а Мамочка открыто возмутился:
– Ну и сволочь же ты, Слаенов.
Слаенов опешил, почувствовал, что зарвался, но уже у следующее мгновение оправился и громко запел, стараясь заглушить ворчание Мамочки.
Рабство с легкой руки Слаенова привилось, и прежде всего обзавелись рабами за счет ростовщика четвертоотделенцы. Все они чувствовали, что поступают нехорошо, но каждый про себя старался смягчить свою вину, сваливая на другого.
Рабство стало общественным явлением. Рабы убирали по утрам кровати своих повелителей, мыли за них полы, таскали дрова и исполняли все другие поручения.
Могущество Слаенова достигло предела.
Он был вершителем судеб, после заведующего он был вторым правителем школы.
Когда оказалось, что хлеба у него больше, чем он мог расходовать, Слаенов начал самодурствовать. Он заставлял для своего удовольствия рабов петь и танцевать.
При каждом таком зрелище присутствовали и старшие. Скрепя сердце, они притворно усмехались, видя кривлянья младших.
Им было до тошноты противно, но слишком далеко зашла их дружба со Слаеновым.
А великий ростовщик бесновался.
Часто, лежа в спальне, он вдруг поднимал свою лоснящуюся морду и громко выкрикивал:
– Эй, Кузя! Раб мой!
Кузя покорно выскакивал из-под одеяла и, дрожа от холода, ожидал приказаний.
Тогда Слаенов, гордо посматривая на соседей, говорил:
– Кузя, почеши мне пятки.
И Кузя чесал.
– Не так… Черт! Пониже. Да не скреби, а потихоньку, – командовал Слаенов и извивался, как сибирский кот, тихо хихикая от удовольствия.
Ежедневно вечером за хлеб нанимал он сказочников, которые должны были говорить до тех пор, пока Слаенов не засыпал.
Доход Слаенова с каждым днем все рос. Он получал каждый день чуть ли не весь паек школы – полтора-два пуда хлеба – и кормил старших. За это старшие устраивали ему овации, называли его «Золотым тельцом» и «Хлебным королем».
Слаенов был первым богачом не только в Шкиде, но, пожалуй, и во всем Петрограде.
Так продолжался разгул Слаенова, а между тем нарастало недовольство.
Все чаще и чаще на кухне у Янкеля собиралась тройка заговорщиков.
Там, за прикрытой дверью, за чаем с хлебом и сахарином, обсуждались деяния Слаенова.
– Ой и сволочь же этот Слаенов, – возмущался Мамочка, поблескивая одним глазом. – Я бы его сейчас отдул, хоть он и сильнее меня!
– И ст-т-оит. И ст-т-оит, – заикался Гога, но Янкель благоразумно увещевал:
– Обождите, ребята, придет время, мы с ним поговорим.
Тройка эта показала Слаенову свои когти. Однажды, когда он попытался заговорить с Мамочкой и ласково предложил ему сахарину, тот возмутился.
Прямолинейный и страшно вспыльчивый Мамочка сперва покрыл Слаенова крепкой руганью, потом начал отчитывать:
– Да я тебя, сволочь несчастная, сейчас кочергой пришибу, ростовщик поганый! Обокрал всю школу. Ты лучше со мной и не разговаривай, парша, а то, гляди, морду расквашу!
Нападение было неожиданным. Мамочка искал только предлога, а Слаенов никак не думал, что противники окажутся такими стойкими и злобными.
Скандал произошел в людном месте. Кругом стояли и слушали рабы и одобрительно, хотя и боязливо, хихикали.
Слаенов так опешил, что даже не нашелся, что сказать, и, посрамленный, помчался в четвертое отделение.
Там он сел в углу и сделал плачущее лицо.
– Ты чего скуксился? – спросил его Громоносцев.
Слаенов обо всем рассказал.
– Понимаешь, Мамочка грозится побить, – говорил он и щупал глазами фигуры своих телохранителей, но те смущенно молчали.
Тут Слаенов впервые почувствовал, что сделал крупный промах.
Он считал себя достаточно сильным, чтобы заставить Громоносцева и всю компанию приверженцев повлиять на их одноклассника Мамочку, но ошибся. Мамочку, по-видимому, никто не решался трогать, и это было большим ударом для Слаенова.
Он сразу почувствовал, во что может превратиться маленькое ядро оппозиции, и поэтому решил раздавить ее в зародыше.
Но начал он уже не с Мамочки.
Янкель только что вошел в класс. В руках его была солидная краюха хлеба, которая, по обыкновению, осталась от развески.
Он собирался пошамать, но, увидев Слаенова, нахмурился.
– Долго ты здесь будешь шляться еще? – угрюмо спросил он ростовщика среди наступившей гробовой тишины, но вдруг, заметив в руках Слаенова карты, смолк.
В голове родилась идея: а что, если попробовать обыграть?
Расчет Слаенова оказался верен: в следующее же мгновение Янкель предложил сыграть в очко.
Игра началась.
Через час, после упорной борьбы, Янкель проиграл весь свой запас и начал играть на будущее.
Игра велась ожесточенно. Весь класс чувствовал, что это не просто игра, что это борьба двух стихий. Но Янкелю в этот день особенно не везло. За последующие два часа он проиграл тридцать пять фунтов хлеба, двухмесячный паек. Слаенов предложил прекратить игру, по Янкель настаивал на продолжении.