Республика Святой Софии
Шрифт:
О его преемнике владыке Давиде также сохранилось мало данных. Можно с уверенностью утверждать, что, будучи духовником Феоктиста, Давид являлся монахом, поскольку имя его после поставления не меняется. Давид был родом из Неревского конца: в 1311 г. «боголюбивыи архиепископ новгородчкыи Давыд постави церковь камену на воротех от Неревьскаго конца во имя святого благовернаго князя Владимира, крестивъшаго Рускую землю, а в крещении Василии» [437] , а в 1312 г. владыка заложил каменную церковь в Неревском конце «на своем дворищи, во имя святого отца Николы» [438] . Церковь была закончена в следующем году: «И створи в ней вседеньную службу, и черньци совъкупи» [439] .
437
НПЛ. С. 334.
438
Там же. С. 94.
439
Там же.
Строительство церкви имени Владимира Крестителя Руси в 1311 г. было связано с бушевавшими в Новгороде в тот год пожарами. «Той же весне, месяца мая в 19, в нощь, загореся на Яневе улици, съгоре дворов 37, а голов 7. И потом июня в 28, в нощь загореся на Розважи улици Глебов двор, и погоре конец Неревьскыи, семо до гребле, а семо и за Боркову улицю; и сгоре церковь святыи Козма и Дамиан, и другая святого Савы, и четырьдесят церковь огоре, и домове добрый. О горе, бяше лют пожар, с ветром и с вихром, а злей человеци недобрии, бога не боящеся видяще людем погибель, падоша на грабежи, пограбиша чюжая имениа. И потом июля в 16, в нощь загореся на оном полу, на Ильине улици, и ту такоже бысть лют пожар, вихром на борзе, треском; и погоре торг весь, и домове по Рогатицю, а семо в Славно, а церквии сгоре древяных 7… и каменых 6 огореша, седмая Варяская. А оканнии человеци, такоже бога не помняще, ни суда божиа, ни жалобы имеюще, пограбиша чюжая имениа» [440] .
440
Там же. С. 334.
По мнению исследователя новгородских усобиц А. В. Петрова, «действия пожарных грабителей интерпретировались новгородской Церковью как действия людей, забывших Бога и не боявшихся Его суда. Но „не помнить“ Бога в средневековом Новгороде значило, прежде всего, впасть в язычество. Отсюда и обращение к образу Владимира Крестителя. Посвящение новой церкви ему свидетельствовало о том, что в Новгороде в грабежах во время пожаров усматривали не случайные эксцессы, а проявление определенной социальной болезни, тревожившей руководителей Волховской столицы» [441] .
441
Петров А. В. От язычества к святой Руси. С. 241.
Гипотезу Петрова о мотивах строительства церкви подтверждает тот факт, что и в XV в. в сложный момент церковного неустройства владыка Евфимий II тоже обратился к культу святого Владимира, с целью усилить позиции православия в Новгороде.
Масштабные действия пожарных грабителей были языческими в своей основе. Культ огня, возникнув у славян в глубокой древности, дожил в русских деревнях до XX в. [442] . В соседней с Новгородом Тверской губернии этнографами был зафиксирован древний обычай, связанный с пожарами: «У кого загорится изба, того не пускают в другие жилые дома; напротив, он должен бежать как можно далее от жилья, чтобы отвести за собою пламя, которое таким образом представляется преследующею его живою и мстительною стихиею» [443] . У крестьян Самарской губернии до XIX в. удерживалось «суеверие, что тушить пожары (чем бы они ни были вызваны) — грешно; в других же местностях мнение это прилагалось только к строениям, зажженным ударом молнии» [444] .
442
Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. С. 33–34.
443
Афанасьев А. Н. Мифология Древней Руси. С. 241.
444
Там же. С. 242.
В Новгороде XIV в. пожары воспринимались новгородцами как небесная кара за грехи. В Летописи Авраамки причины пожаров объясняются следующим образом: «Отлучаа нас от храмин своих, грех ради наших, а проявляя нам огнь будущаго века» [445] . Высшие церковные иерархи также считали пожары проявлением Божьего гнева, в первую очередь, за провинности священнослужителей. Так, даже в XVII в. архиепископ Вологодский и Пермский указывал, «чтобы им (священникам. — О.К.) сырых коровьих поршней не носити… Они ходят в таких скверных обущах во святилище и бескровную жертву приносят; того ради бог гневаетца, казни пожары и погуби бывают» [446] .
445
Летопись Авраамки. Стб. 211.
446
Пермская летопись, изд. В. Н. Шишонко. Второй период. Пермь, 1882. С. 443.
По верному замечанию А. В. Петрова, «пожарный грабеж — не только акт мести „виновным“ в пожаре… С языческой точки зрения возвращение имущества из огня в прежнем качестве уже было невозможным. Спасенное от огня позволительно было не считать принадлежностью его бывших владельцев» [447] . То же относилось и к погоревшим церквям — по языческой логике, если «христианский Бог свои храмы от пожара защитить не смог, показав тем самым свое бессилие, значит, можно не бояться и его кары за кощунственное обращение с этими храмами» [448] .
447
Петров А. В. От язычества к святой Руси. С. 248.
448
Там же. С. 249.
Разумеется, в социально развитом новгородском обществе не все горожане разделяли архаичные, языческие взгляды на огонь. Так, в 1299 г. во время пожара новгородцы предпринимали попытки спасти свое имущество от огня: «Кто же мало что похватив выбежа ис своего двора, и иное все огнь взя, и тако бысть пагоуба велика» [449] . Из храмов неизменно стремились выносить самое ценное — книги и иконы. В том же 1299 г. из церквей «икон не всих поспеша вынести ни книг» [450] .
449
НЧЛ. С. 245.
450
Там же.
Действия пожарных грабителей были порождением имущественной и социальной дифференциации горожан. В конце XIII — первой половине XIV в. среди беднейших новгородцев появились так называемые «крамольники», «злыечеловецы», которые не боялись ни Бога, ни людского наказания. Выражаясь современным языком, это были бандитские шайки. Но человеку свойственно оправдывать свои действия, хотя бы перед самим собой. Массовость пожарных грабежей свидетельствует о том, что грабителей было немало, следовательно, им требовалось идеологическое подтверждение правомерности своих действий. Христианская мораль осуждала пожарные грабежи, поэтому «крамольники» оправдывали свои действия древними языческими обычаями, которые все еще помнили в Новгороде.
Пожарные грабежи были явлением ненормальным для новгородского общества, иначе о них каждый раз не сообщала бы летопись. Однако ни о каком специальном наказании «злых человец» летопись не сообщает. Видимо, «крамольники» преследовались по закону, как обычные воры. Во время же крупных пожаров официальные власти просто не справлялись с таким явлением, как массовые грабежи. Владыка осуждал действия «крамольников» с христианской позиции, но из-за масштабов этого социального явления власти не имели возможности отловить всех грабителей. Поэтому архиепископ повел против них идеологическую борьбу. На протяжении всего XIV в. борьба новгородской церкви против языческих обрядов и традиций, какую бы форму они ни принимали, имела полемический характер. В идеологической борьбе в этот период церковь действовала убеждением, а не принуждением.
О политической деятельности владыки Давида летопись скупо сообщает в связи с затяжной войной московского и тверского князей за великое княжение. В борьбу эту оказался втянут и Новгород: в 1312 г. «наратися великий князь Михаиле Ярославич с Новымъгородом и наместникы своя сведе, а в Новъгород обилия не пусти, а Торжек зая и Бежици, и всю волость. И еде владыка Давыд в Тферь весною в роспутие, и доконча мир на полторы тысячи гривен серебра, и князь ворота отвори, и наместникы своя приела в Новъгород» [451] . Но уже через два года «приеха Федор Ржевьскыи в Новъгород от князя Юрья с Москвы, и изъима наместникы Михайловы, и держаша их в владычни дворе…» [452]
451
СПЛ. Стб. 371.
452
НПЛ. С. 94.