Ретроспектива

Повалей Марина

Не хозяйка ты здесь, Эля. Гостья. Гостьей и будь, хозяин этот, видать, раз спесивый такой. Ну пусть хозяйничает, не надолго я в этом доме. Скоро к себе, там и похозяйничаю.

Таскали они, гремели часов десять к ряду. От зари, да пока солнце не стало к горизонту клониться, а после побросав всё в небрежности, пропали, как не было их. Так никому из свиты слова и не сказали.

Теперь и мы принялись за работу. Растаскивали всё до глубокой ночи, а когда уже сил не было ни на что, постели застелили и разошлись.

Файлирс

прискакал один, в ночи. Кажется, только что, сквозь открытое окно я слышала гул ветра в поле, и вот уже стук копыт, открылась дверь, шорох одежды и горячее тело надо мной.

И будто скучал он за сегодня так, как и в разлуке не скучал, брал и брал своё, как если бы не верил, что вот она я — здесь, рядом.

И так доволен он был, что дворец заполнился мебелью, что спальня с кроватью большой теперь, что и не спрашивал что, да как.

А утомившись, уже глубокой ночью, когда лежал он подо мной, что сытый лев, перебирая мои волосы на своей груди, да гладя дитятко в животе, спросил:

— Люд где разместила?

— Ммм? — я даже глаз не сумела открыть.

— Обстановку привезли, да работы тьма ещё. Покои, опять же, обставить надобно.

— Завтра, небось, приедут, — я уже засыпаю, все силы меня покинули.

— Погоди. Уехали они?

— Угу.

— Эля! Толком мне объясни, — королевский глас посуровел, — рабочие, что мебель привезли, должны были остаться да обставить всё, как положено, зачем ты их отослала?

Пришлось просыпаться.

— Не отсылала я никого, — приподнялась, чтобы на него смотреть, — они приехали, принялись…

— Покажи, — перебил меня.

Я коснулась его висков и всё показала: как обозы на заре приехали, как ходили мужики по дворцу, чуть не на пол беломраморный плюя, как главный их обхамил меня, ни слова не сказав — хотела скрыть, да не сдержалась. Не чужда мне всё же обида за небрежение.

Почувствовала, что чужое сознание ещё что-то хочет. Не принуждает, просит открыться. Я пустила дальше — ночь сегодняшняя интересовала короля. Как и с кем спала. Глупый мой. Разве ж нужен мне теперь другой?

— Спи, Эля. Спи.

Сказал, и словно по команде навалился сон на меня.

Файлирс.

Король не спал. Король думал. Злился, негодовал, хотел, было вскочить и ехать в столицу, как только Эля уснула, но вспомнил то, как его женщина, с пузом наперевес, как батрачка таскала, пусть не мебель — вещи полегче. Как ко сну пошла только когда и люди её разошлись, что работать ей пришлось вровень со всеми…

И хорошо, что не вскочил. Время было ярости улечься и вспомнить.

Историю вспомнил, которую всегда любил и уважал. Вспомнил про то, что нельзя заставить смерда любить господина, но можно заставить уважать. Бояться. Эдакий язык челядь знает и понимает. Даже если челядь та — распорядитель королевского

дворца, что зажрался на своей должности, раз посмел так с женщиной короля себя держать.

Элькерия.

Просыпаться не хотелось отчаянно. Тело, изнеженное периной требовало отдыха, сонный разум помнил утреннюю, быструю близость, после которой Файлирс отбыл, а я вновь в сон провалилась.

Если во дворце теперь можно жить, и даже безопасно, то сам собой возник вопрос с провиантом. Запас, что остался с пути, вчера был съеден, и, если кухню мы вчера устроили, и хладное место полно припасов, то вода для питья кончалась.

Вино, сколь не было бы оно разбавлено, я и раньше не жаловала, а нынче и вовсе — от одного лишь запаха боюсь, вывернет меня.

Вода, что благодаря магии подаётся во дворец, для питья непригодна.

В сопровождении Алирика я вышла из дворца. Был бы тут ритуальный зал, эх! Давно уже запретили церковники сердце магии в доме помещать, лишь в старинных замках и остались они. Придётся к земле идти, слушать воду.

Поданная к крыльцу карета сопровождалась вчерашним чиновником, коий, нынче, за лакея был. Услужливо, с улыбкой распахнул дверцу, а сам пластом наземь лёг.

Оторопь не только меня взяла, но и Алирика.

Дружинник взгляд мой понял, подошёл к лежащему, за плечо потрепал. Голова человека, что дно кареты разглядывала повернулась к нам:

— Заместо ступенечки я. Будьте любезны наступить и в карету сесть, — чудно, всё так же улыбаясь, объяснил свою прихоть.

Не стану я по живому человеку топтаться! То взглядом и показала.

— Приказ его величества: быть ступенькой для ваших ножек. Коли бы вы верхом двигались, я бы спину тож подставил, а коль на карете, то вот как, — объяснил он, с места не сдвинулся.

Алирик попытался убрать горемычного, а тот намертво лёг.

И как быть? Во мне ж весу, что в тёлке молодой, даже если мораль отринуть. Переломлю болезного.

“Ступай, Эля. То служба его”:

Короткий ответ Файлирса, когда я написала, что человек его двигаться мне мешает.

Долго не думала, пришлось пешком идти. А в чистом поле идти до той поры, пока рабочие, что боковые крылья отстраивают, не увидят, изрядно.

Так и шли, ветер в открытом поле чуть не сносил и меня и дружинника, и вроде, тепло оделись, но продирало, казалось до костей.

— Передохнёте, может, княгиня? Чай, устала, путь такой проделать? — спросил Алирик, который, как мог, старался от ветра меня укрыть. Только ветру, что зиму чует, человек — что тростинка.

— Опосля.

Тем хуже, что когда зашли далеко, оказалось, что зря всё — вода наружу просится лишь в одном месте окрест, где строителей барак стоит.