Реверанс со скальпелем в руке
Шрифт:
И она тоже светилась вся - Маша, но не так - стояла у окна, подняв голову к открытой фрамуге и дышала под сквозняком.
Тоненькая вся, хрупкая… как фарфоровая статуэтка. Ничего, в принципе, значительного – даже грудь совсем маленькая - единичка…? Да не в том дело! Важно, как ходила, как держала голову, говорила, улыбалась – все цепляло. Било по мозгам сильнее водки! Необъяснимо… Можно бы сказать красиво – «среди миров, в мерцании светил, одной звезды я повторяю имя…» А можно, как сказал, глядя на него, одногруппник: крыша съехала, да в таком положении
Ходил, смотрел, о любви мучительно размышлял – слухи оказались не преувеличены. Она действительно оказалась великим таинством – уму непостижимо, как скрутило! Тянул… сколько мог, столько и тянул. Боролся с собой, потому что осознавать свою зависимость от кого-то было непривычно и даже неприятно. А непонятное всегда страшит. Разрывало от противоречий – ощущение это паническое, отторжение и вместе с тем полная мобилизация – немыслимый душевный подъем. Когда горы свернуть – раз плюнуть! И крылья за спиной.
Сны еще странные… что у него – женщин раньше не было? Но и мозг и сны оставались свободными. А вот Маша снилась и всегда так, как увидел первый раз – залитая с головы до ног солнцем, раздетая им и нечаянно открытая для его взгляда… И не трахнуть её хотелось. Слово это - кощунственное даже в голову не пришло! Потому что и желание к ней тоже было не таким, как обычно, а… другое, странное, будто и не мужское даже - тягучее, томное. И не тупо подмять под себя хотелось, а подхватить на руки и нести… долго нести – за горизонты, весомо ощущая её принадлежность ему, вдыхая запах кожи... как у Белоснежки - прозрачный алебастр, просвечивающий на солнце розовым. А волосы напоминали южную ночь… Глаза – так вообще! Целовать все это мечталось – много и долго. То нежно, то голодно… А их первый раз чтобы - у окна. Чтобы заливало, топило обоих солнцем! А они в нем радостно тонули.
Извелся весь, потому что тянуло к ней страшно. И решился, наконец! Готовился так, что… До сих пор помнил ту внутреннюю трясучку - нервы, бессонную ночь перед этим… Как подошел к ней независимо…
Безнадежная любовь получилась. Горькая, больная, мучительная – будто какое-то помешательство. Пережевала всего и выплюнула за ненадобностью! Маша замужем, и кто-то уже… Даже сейчас муторно вспоминать, что с ним тогда творилось.
– Приехали, - вырвал из воспоминаний голос таксиста.
– Да… сколько с меня…?
Поздний вечер, больница закрыта. Достав телефон, позвонил на ходу в приемный. Узнал дежурную по голосу:
– Рая? Здравствуй. Охрану предупреди? Уже подхожу.
– Понятно, Георгий Зурабович, с приездом! Уже бегу!
Стоял перед дверью в отделение и опять било мелкой дрожью, жало в груди мягкой сильной лапой… Малейшая задержка бесила. Но опомнился, позвонил Нуце:
– Я задержусь… полчаса буквально.
Она молча отключилась. Постоял, глядя в пол…
По отделению почти бежал, протискивая руки в
– Там новенькая – Света, сиделка…
– Я в курсе – знаю, - открывал он дверь.
Крепкая и высокая - с него ростом, девушка делала Мане массаж. И, услышав звук открывающейся двери, быстро заслонила её собой, а потом набросила простыню, глядя с вопросом.
И Шония широко улыбнулся, сразу почувствовав к ней симпатию и мигом одобрив выбор Андреевны - хорошая девочка, молодец.
– Продолжайте, Света, я подожду у окна, не буду вам мешать, - отвернулся и отошел, привычно уже расслабляясь телом и душой – он дома…
– Я скоро… минут пять осталось, мы уже до сорока дошли, - спокойно доложила Светлана.
– Очень хорошо. Спокойно заканчивайте, - дрогнул голос мужчины. Он стоял отвернувшись, как и обещал и смотрел в темное окно. Качнулся и прислонился лбом к холодному стеклу – о, дело! Так и простоял эти минуты. Ждал. Бежать и спешить больше некуда – будто завод кончился. Или батарейка села. Или просто дошел, наконец…
– Я закончила, Георгий Зурабович. Мне выйти?
– Да, Света, погуляйте, отдохните минут…
– Неважно.
– Да… - садился уже он на стул рядом с Маней.
Жадно смотрел на лицо. Осторожно взяв руку, поцеловал ладонь, перебирая худые тонкие пальцы – все что смел себе позволить. Любовь лилась из него рекой... когда-то он даже думал, что она лечит – ни одного осложнения, когда оперировал с Маней. Тогда тоже… рвалось неконтролируемо, говорилось, изливалось – для неё, на неё. А она не видела, не понимала, не любила… Что оно вообще такое – любовь эта? Зачем?
Что ж так больно-то от неё, Господи?!
Ни надежды, ни просвета! Проклятие какое-то…
– Маш… Манюня, а я примчался уже… соскучился. А ты снова тут… упрямишься. Сколько можно, а? Сил нет уже, Мань… - и заплакал, уткнувшись лицом ей в ладонь.
Света ждала на посту, возле дежурной сестры. Думала, вспоминая выражение лица симпатичного врача, жадный взгляд на эту Машу, лихорадочный блеск глаз. С ума сойти! Значит – правда? Бывает же… Там же смотреть не на что – полутруп по большому счёту. Мощи…
– Он теперь молчит на операциях, знаешь? – вдруг заговорила медсестра. И голос такой… тоже в эту сторону, наверное, думала.
– Совсем молчит? – не поняла Светлана.
– Почему – совсем…? – отвернулась дежурная и занялась какими-то своими делами – рассказывать человеку, как оказалось, несведущему, открывать… как какую-то святую тайну – так чувствовалось! Просто не сочла возможным. Не то, чтобы одобряла Шонию – наоборот, как женщина замужняя… Но было что-то такое в их с Машкой истории. Сказка о любви, в которую хотелось верить, доказательство, что есть она – долгая, настоящая! Или потому и долгая, что не настоящая? Дала бы мужику – и забыл… Но это тогда все так считали. Сейчас происходило что-то совсем уж необъяснимое. Как Нуца это терпит? Она бы не смогла.