Реверанс со скальпелем в руке
Шрифт:
– Прошу прощения, - бросив в мою сторону непередаваемый взгляд и тяжело вздохнув, скупо кивнул мужик: - Гаррель, старший сержант гренадерской роты. Живее, лентяи! Дело к вечеру! – подстегнул он окриком возницу и кучера, неспеша тащивших к телеге непонятные тючки и мои баулы. Те ускорились…
А я обвела все вокруг рассеянным взглядом – убогие строения, запыленные у дороги деревья… Дилижанс, осточертевший за три дня пути, сейчас казался испытанным, надежным убежищем. И даже примитивные инстинкты Моро уже не бесили – на самом деле он не сделал мне ничего плохого. А что ждет там - впереди?
Господи, что творю, куда лезу? – тихо и, наверное, правильно паниковала я. Хотя пока же ничего
Сержант устроился рядом с возницей, оставив мой комфорт на мое же усмотрение. Почему-то это не задело. Реакцию мужика на дикую для него ситуацию я отлично понимала. Скорее всего, благородная с виду дама в действующих войсках почти то же самое, что баба на корабле.
Телегу жестко потряхивало. Чувство такое – откроешь рот и на очередном подскоке отхватишь себе кусок языка. Большой тракт был накатан лучше, да и рессоры дилижанса отрабатывали, но и там… О хороших дорогах здесь речи вообще не шло, потому что мощеные булыжником улицы тоже… то еще испытание для ног.
Оставив позади последние унылые каменные домики населенного пункта, мы въехали в лес и сразу нахлынула прохлада и пошли совсем другие запахи…
С запахами тут была отдельная история. У нас они не такие агрессивные. Бывает, конечно, но скорее, как исключение. А здесь градация по шкале интенсивности просто зашкаливала. Не просто неприятный запах, а сразу – вонь. Если запах еды, то или исключительно аппетитный, или отвратительный. Духи мужские и женские – удушающей плотности. А запахи человеческого и лошадиного пота витали рядом практически постоянно, причем женский был особенно резким и неприятным. Привыкнуть к этому было нельзя. И все-таки запахи - мелочь.
Любые неудобства, если они просто неудобства, а не тяготы и лишения, вполне себе терпимы. Труднее для меня оказалось другое - осознать. И почти невозможно - смириться. Потому что всё здесь было непонятным и чужим, а значит страшным. Я была ребенком в черной комнате – потерянным и беззащитным. Растерянность, паника... возмущение! Меня просто поставили перед фактом, принудив к жизни здесь и воспринималось это, как насилие над личностью. И естественно, вызывало протест.
Чтобы не сойти с ума, я старалась найти хоть какое-то более-менее разумное объяснение происходящему. Но это позже, а в самом начале даже дышать было страшно.
Все здесь было не так. И понятно, что придется привыкать и не на время. В этом придется жить, ломая в себе все, из чего состоит взрослый человек: привычки, устои, вкусы, ритм жизни... Останется только память. Страшно…
Первое, что я почувствовала, очнувшись, это запах сырости и человеческой нечистоплотности. Сырость пахнет холодом, плесенью и затхлостью. А люди – чесноком, мочой и очень остро - потом… Хотя женщина средних лет, вздремнувшая в кресле у моей постели, выглядела опрятно – глухое темное платье, объемный белый передник от шеи до самого низа и чепец, полностью скрывающий волосы. Кроме неё слабый огонёк свечи давал увидеть только огромную серую постель, на которой я лежала и столбики деревянного балдахина со сдвинутыми темными занавесями. Дальше все тонуло в полумраке, плотно обступившем постель.
И тишина… мертвая, безнадежная какая-то тишина. Гробовая… Жутко страшная, потому что абсолютная, а так не бывает. Оказалось – бывает.
И я как-то сразу поняла, что это и есть «тот свет».
В постели я лежала не навзничь, а полусидя и могла видеть свои руки, выпростанные вдоль тела, даже пошевелила пальцами. Это были руки взрослой женщина, а не грудного ребенка. А значит нашими душами распоряжаются по мере надобности. Понадобилась здесь и сейчас – втиснули в подходящее тело… а почему меня? И почему сюда - где так страшно? Все эти мысли и нервы, а еще мертвая тишина... она просто убивала! Откуда-то изнутри физически ощутимой волной поднималась паника, почти парализуя тело и мозг уже тоже… но тут женщина всхрапнула во сне. И я вдруг успокоилась, расслабилась и тоже уснула.
Следующий раз проснулась уже днем и это заметили, началась суета. Женщин было уже две – обе охали и что-то бормотали, а крепкий пожилой мужчина разглядывал меня молча. Обращались ко мне - «мадам» и язык, на котором они говорили, был французским. И подумалось – может то, что я его знаю, как раз и сыграло свою роль? А тут всплыло еще и «мое» имя – Маритт, созвучное Марии. Так может и это тоже что-то значило?
Местный французский сильно отличался от того, который я когда-то изучала, но это как раз понятно. По этому поводу вспомнилось еще из школьных времен – наш класс тогда встречался с лицеистами из Франции. Для них это была экскурсионная поездка в Россию, а для нас – языковая практика в живом общении. Свели нас лицом к лицу, как баранов и срочно нужно было что-то сказать – чувствовалась неловкость. Тогда и был задан вежливый вопрос – нравится ли нашим французским друзьям Россия? В ответ услышали короткое «ва». Наш спаситель Алик Князев, переспросил на всякий случай еще раз – вдруг не расслышали или не поняли? А в ответ опять булькающее «ва».
– Это у них сейчас такое «уи», - сделал вывод кто-то из ребят. Так и было. Мы изучали классический французский, а отвечали нам на современном разговорном. Любой язык со временем меняется, а еще есть местные диалекты. Здесь в самом начале я понимала говоривших через пень-колоду и старалась отвечать односложно, если совсем промолчать было нельзя. А потом мысленно повторяла услышанное – много раз, привыкая к произношению и запоминая. Время на это было.
Были и другие странности… Просила открыть окно, чтобы проветрить, а в ответ мне скорбно качали головой, поджимая губы и опасливо отводя взгляд. Пить? Это пожалуйста – сколько угодно кислой воды с вином и не спрашивая – может я хочу чего-то другого? Помочиться? Тоже всегда пожалуйста – и под меня совали сложенную много раз тряпку. Это помогло понять, что воняет и от меня тоже. Помыться, поменять постель? Ну что вы, мадам? Все достаточно чистое.
Через пару дней у меня все же хватило сил настоять на своем и тогда меня вымыли с мылом в деревянном корыте, которое внесли мужик и женщина помоложе. Дальше они застелили корыто простыней и заполнили его горячей водой. А потом пошел обратный процесс – грязную воду вычерпывали деревянными ведрами и выносили. Трудоемко… было немного стыдно, но чувствовать себя я стала намного лучше. Постель тоже сменили включая набитый сеном матрас и дальше уже помогали мне сходить на горшок. Редкие купания были единственным приятным занятием за все дни моего заточения.
Через каждый неприятный момент, через каждую невозможность жить, как я привыкла, с каждым отказом в просьбе я осознавала всю глубину своего попадания. И много плакала… может Маритт была плаксой? Запросто. Потому женщины и отнеслись со всем пониманием и не мешали.
Никаких болезненных симптомов в этом теле я не улавливала, как ни старалась. Разве что анемия? Так и не странно при таком образе жизни. Ну, мне хотя бы дали время привыкнуть и прощупать границы дозволенного, а они оказались тесными. Например, растопить камин, чтобы подсушить комнату, почему-то было нельзя. Народ скорбно вздыхал, а в постель мне пихали медную сковороду на длинной ручке, наполненную углями… сердце каждый раз сжималось, а тело покрывалось мурашками в предчувствии пожара или тяжелых ожогов.