Ревет и стонет Днепр широкий
Шрифт:
Картвелишвили медленно поднялся со своего места и двинулся к Пятакову. Глаза Лаврентия так и впились в его лицо — с гневом, с ненавистью. Казалось, он сейчас кинется на Пятакова. Но в эту минуту снова закричал комиссар Кириенко — Боголепов–Южин уже закончил свое сообщение и теперь стоял рядом, высокомерно улыбаясь.
Кириенко насмешливо кричал:
— Товарищи! Вы не на заседании ревкома! Дебатов никто не открывал! Прошу замолчать! Тем паче, что штабс–капитан, — он кивнул в сторону Боголепова–Южина, — только что передал мне предложение генерала относительно
Все притихли. Предложение генерала? Какое ж это предложение генерала? Соглашается? Или отклоняет ультиматум восставших?
— Генерал согласен! — крикнул Кириенко. — Командование даст свое согласие… освободить вас…
— Согласен? А ультиматум?.. А остальные пункты? — послышались голоса.
— Позвольте! — закричал Юрий Пятаков. — Мы требуем следствия нормальным судебным порядком!.. Мы не выйдем!
— Командование, — продолжал Кириенко, — согласно произвести освобождение на основе обычного, широко применяемого в условиях боевых действий… обмена военнопленными…
Стало совсем тихо. Ацетиленовый фонарь покачивался вверху под сводами на электрическим шнуре, и белый круг света маятником скользил по каменному полу — взад–вперед. Он освещал то комиссара Кириенко с офицером для особых поручений рядом, то Иванова в центре каземата, то арестованных ревкомовцев на нарах вокруг. На нары были брошены охапки соломы — каземат как каземат.
— То есть? — крикнул Картвелишвили.
— Простите, что — то есть? — переспросил Кириенко.
— Условия обмена?
Комиссар пожал плечами. Потом вопросительно посмотрел на офицера рядом.
Боголепов–Южин с презрительной гримасой сказал:
— Все пленные на всех пленных.
— Непонятно! — крикнул Леонид Пятаков. — Сколько у вас пленных?
Штабс–капитан повел плечом:
— Количество военнопленных — военная тайна.
— А сколько у нас?
Комиссар Кириенко завопил:
— Я запрещаю отвечать на этот вопрос: это тоже… военная тайна!
— Простите, — улыбнулся Иванов, — но восставший народ не имеет тайн. У нас…
— Запрещаю! — еще громче завопил комиссар.
Но Иванов все–таки успел сказать:
— Сдались три офицерских школы… несколько сот юнкеров…
— А у вас — только мы, десять человек? — насмешливо спросил Картвелишвили.
Юрий Пятаков вскочил со своего места.
— Мы согласны! — крикнул он. — Мы принимаем предложение командования!
Все смотрели на него с удивлением. Но Юрий Пятаков не обращал внимания на осуждающие взгляды товарищей — он слишком волновался. Черт побери, ведь он категорически возражал против восстания! Но раз оно уже произошло и раз… Словом, лучше выйти на волю, пускай и в разгар восстания, которое ты принципиально осудил и продолжаешь осуждать, нежели сидеть здесь, когда вот–вот начнут гвоздить по тебе снарядами из тяжелых орудий.
— Мы согласны! — сказал Юрий Пятаков. — Мы принимаем.
— Нет, мы не согласны! — вскочил Леонид Пятаков. — Мы не принимаем! Обменять десять бойцов на несколько сот — это бессмыслица, это предательство. Ведь мы этим умножаем силы противника. Если обмен, то один на одного. Я категорически против. И я не выйду!
— Я тоже! — крикнул Картвелишвили.
— И я! И я!
Комиссар Кириенко обеспокоенно посмотрел на часы: десять минут, отпущенных на свидание Иванова с заключенными, чтоб парламентер убедился, что они не желают выйти на свободу, — прошли, и время, назначенное этим проклятым ультиматумом, истекает…
— Мы не можем ждать, — крикнул он, — пока вы договоритесь между собой! Мы спрашиваем председателя ревкома: согласны или нет?
— Нет! — снова крикнул Леонид Пятаков.
— Простите, вам известно, что председатель — Пятаков.
— Я и есть Пятаков! — Леонид вышел вперед.
— Леонид! — завопил Юрий. — Это узурпация! Я председатель!
— Ты… был председателем, а теперь… Товарищи! — обратился Леонид к остальным. — Я предлагаю избрать председателем ревкома меня!
Тогда Иванов поднял руку:
— Товарищи, спокойствие… Ты, Юрий, был председателем ревкома раньше, там, на воле. После вашего ареста создан новый ревком. И он избрал нового председателя. Это — я. И я не открываю пленума для перевыборов, Леонид. — Он усмехнулся. — Я не собираюсь отказываться от своих прерогатив.
— Здорово! — крикнули Картвелишвили и Леонид Пятаков.
— Вы не председатель ревкома! — завизжал Кириенко. — Вы только парламентер!
— И парламентер. Как парламентер я пришел с ультиматумом. Как председатель ревкома заявляю: мы принимаем предложение… Спокойно, спокойно! — улыбнулся Иванов Лаврентию и Леониду. — Я имею такие полномочия от революционного комитета. — Он лукаво подмигнул. — И не только потому, что нам дорога ваша жизнь. А потому, что ультиматум предполагает… удовлетворение всех трех пунктов, либо… либо… вот тут уж — военная тайна… — Иванов опять улыбнулся, кивнул на Кириенко и посмотрел на часы. — А впрочем, за меня сейчас скажут свое слово пушки и пулеметы…
Было тридцать две минуты двенадцатого. Две минуты уже прошло после назначенного Ивановым срока демонстративной стрельбы. В чем дело? Почему хлопцы молчат? Что случилось? Неужто стрельба для паники не состоится?
И как раз в эту минуту — совсем близко, может быть в нескольких сотнях метров от здания штаба, — затрещал пулемет, за ним часто, врассыпную, защелкали винтовки, затем — один за другим грохнули взрывы большой силы. Бомбы? Снаряды? Ручные гранаты или артиллерия?
Иванов засмеялся: молодцы ребята, не подкачали!
— Кровь, кровь пролилась! — взвизгнул Юрий Пятаков, хватаясь за голову. Руки у него дрожали, бородка дергалась.
— Ура! — закричал Картвелишвили. — Пускай нам конец, но мы победим!
Леонид Пятаков обнял Иванова.
Комиссар Кириенко, забыв о своей миссии, бросился к выходу из каземата. Боголепов–Южин поспешил за ним. Пулеметов уже рокотало, по меньшей мере, два, а может быть, и двадцать два. Винтовки стреляли вразнобой и залпами. Взрывались гранаты. Казалось, что сквозь стены каземата даже слышно громовое «ура».