Ревет и стонет Днепр широкий
Шрифт:
Боголепов–Южин угрожающе брякнул шпорами у окна, генерал высокомерно поднял брови: этот… гм… пролетарский парламентер еще, оказывается, и наглец?
— …а сейчас, — закончил Иванов, — я хотел бы перейти прямо к обмену мыслями по вопросу, который нас обоих больше всего интересует. В моем распоряжении… — он взглянул на стенные часы, — лишь тридцать пять минут. Итак… наши притязания — мне известно и это слово, господин генерал, — сводятся к трем пунктам…
Генерал сделал жест не то удивления, не то негодования. Комиссары тоже заерзали на своих местах. Но Иванов не дал им вымолвить и слова.
— Первое: немедленно освободить членов ревкома.
Комиссар Кириенко поднял руку —
— Второе: прекратить боевые действия и сложить оружие…
Генерал хлопнул ладонью по столу.
— И третье: признать власть Советов в городе и в подлежащем вашей юрисдикции, — теперь он нарочно употреблял иностранные слова, — Киевском военном округе.
— Какая наглость! — прозвучало у окна.
— С вами, господин штабс–капитан, — Иванов бросил через плечо, — не разговаривают. Вам, согласно субординации, надлежит молчать, когда обращаются к старшему чином.
Генерал поднялся со своего кресла — красный, разъяренный. Он, очевидно, хотел крикнуть, но сдержался. Мгновение в комнате царила мертвая тишина. Потом генерал заговорил. В его голосе звучала нескрываемая ненависть, но он пытался иронизировать:
— Ах, вам известны и правила воинской субординации! Вот как!
— Я солдат, господин генерал. Войну прошел в пехотном полку армии генерала Самсонова в Мазурских болотах.
— В таком случае вам должно быть известно, что рядовой не имеет права обращаться прямо к генералу! И вам одна дорога: пока на гауптвахту, а потом… а далее… — генерал зашелся от злости.
— А далее, — подхватил Иванов, тоже повышая голос, — я пришел к вам парламентером от ревкома с ультиматумом!
— Ультиматум! Боже! — всплеснул руками комиссар Василенко. — Это в самом деле нахальство!
Комиссар Кириенко потянулся через стол к кнопке звонка. Он, очевидно, намеревался вызвать стражу.
Иванов взглянул на часы, теперь у себя на руке:
— У нас осталось всего… тридцать две минуты, генерал!
Генерал сел.
— Что дает вам право, — прохрипел он, задыхаясь, — ставить условия и…. ультиматумы, да еще таким… таким…
— Императивным тоном? — подсказал Иванов, снова подбирая иностранный термин. — Не буду ссылаться на законы классовой борьбы, это вас все равно не убедит. Скажу понятным вам… армейским языком: право… силы, господин генерал!
— Силы? — генерал как–то по–бабьи всплеснул руками. — Да ведь наши вооруженные силы в десять раз больше ваших!
— Были, господин генерал! — пожал плечами Иванов. — Однако примите во внимание: польский легион объявил нейтралитет, славянская дружина сербо–хорватов тоже, чехословацкая бригада вышла из боя, Казаки заявили, что не станут вмешиваться в дела Украины, эшелоны, вызванные с фронта, не прошли дальше Поста Волынского. Три юнкерских училища разгромлены. Остатки юнкеров под нашими ударами отступили почти к самым стенам вашего штаба…
Генерал снова хлопнул ладонью по столу: хватит.
— В нашем распоряжении еще достаточно сил! Против вас вся Россия!
— Это покажет будущее, — ответил Иванов и снова посмотрел на часы. — У нас осталось для беседы только двадцать восемь минут.
— Черт побери! — рявкнул генерал. — Чего вы все тычете в нос ваши минуты? Что это означает?
— С этого вопроса, следовало начать, генерал. Отвечаю: наш ультиматум дает вам полчаса на размышления. Теперь осталось двадцать пять минут. Впрочем, — Иванов снова повел плечами, — я согласен считать полчаса с этого момента…
Генерал молчал, вращая глазами, — его душила астма, он не мог вымолвить ни слова. Комиссары Василенко и Кириенко сидели бледные и оцепеневшие. Тяжело дышал Боголепов–Южин у окна. Тикали часы на стене. Снаружи, там и тут — где–то далеко — порой щелкал винтовочный выстрел, еще дальше рассыпалась вдруг пулеметная очередь, изредка — совсем далеко бухал разрыв артиллерийского снаряда. Шел бой, но шел он где–то вдалеке и почти затих. Точнее, притаился, как живое существо. Чтобы сделать прыжок, взорваться снова еще с большей силой.
На какую–то минуту в кабинете командующего Киевским военным округом, охваченным восстанием — и городах Проскурове, Жмеринке, Виннице, Казатине, Фастове, Коростене, — воцарилась тишина.
5
А этажом ниже, в вестибюле штаба, в это время бурлила шумная толпа разъяренных офицеров и юнкеров. Они размахивали револьверами и винтовками и орали. Возбужденная толпа окружила двух пареньков в штатских «жакетах», подпоясанных ремнями, с пулеметными лентами крест–накрест через грудь. Кепки хлопцы надвинули на самые глаза, в руках держали винтовки с примкнутыми штыками.
Красногвардейцы Данила и Харитон — эскорт парламентера — держались, как приказано: стоять вольно и ни на что не обращать внимания — неприкосновенность им гарантирована офицерским честным словом. Толпа офицеров клокотала вокруг них, сыпя проклятьями и угрозами.
— На виселицу их!.. На телеграфные столбы!.. Изрубить в капусту!.. Продажные шкуры! Грязные босяки!
Данила с Харитоном отклонялись от кулаков, когда их подносили слишком уж близко, отводили глаза от обнаженных шашек, не смотрели на револьверы. У Данилы глаза ушли под самый лоб и горели двумя черными огоньками. Он весь съежился и напрягся — словно готовясь к прыжку: ринуться бы в самую гущу и дубасить прикладом винтовки, руками и ногами. Харитон держался спокойнее. Он только шмыгал носом и смотрел куда–то в потолок, словно обнаружил там что–то очень интересное, никогда не виданное. Но был он почти прозрачный — так бледнеют только рыжие; веснушки на его лице походили на горсть дроби, выпущенной в него из охотничьего ружья.
— Проклятые совдепщики! Большевистские ублюдки!.. Жидовское отродье!..
Харитон уклонился от кулака, который тыкали ему под самый нос.
— Не выражайтесь, граждане, не выражайтесь… Образованные люди, а такие слова… Матюкаться — некультурно…
6
— Т… так, — произнес наконец генерал, — значит…
Собственно, он не знал, что сказать. Все, что сообщил ему парламентер, — о частях, ему подчиненных которые… гм… вышли из боя, — все это была правда. Горькая правда и позор — Но это еще не было поражением. В распоряжении генерала было еще вооруженных сил в десять раз больше — только здесь, в самом Киеве и его окрестностях. А округ? А фронт? А остальные фронты? А, наконец, вся Россия? Не может того быть, чтобы Россия пошла за большевиками. В этом генерал был твердо убежден. Не может того быть, чтоб победила чернь. В это генерал свято верил. Он не знал законов классовой борьбы, а если б и услышал о них, не пожелал бы их понять. Ведь солью земли русской был именно он и ему подобные. Это усвоил он от отца, а отец от деда: испокон веков в России чернь была внизу, а избранники наверху. Как, впрочем, и во всем мире. Разве допустят, чтобы где–то в варварской России плодился шашель, подтачивающий устои, на которых держится весь мир? Нет, не допустят этого никогда! И союзники уже обещали помощь. Вон прямой провод из Петрограда толькo что сообщил: в помощь Керенскому должен высадиться десант на севере и на Балтийском побережье. Через Румынию, с юга, тоже должны подойти — американцы, англичане, французы, итальянцы, еще там черт его знает кто, но должны подойти! Чтоб раздавить гидру смуты в самом зародыше! Как Георгий–победоносец на белом коне с копьем в деснице поражает огнедышащего змия…