Ревет и стонет Днепр широкий
Шрифт:
— Слушаю! Слушаю!.. Говорит двадцать пятый!.. Считаю: раз–два, три–четыре–пять… Слышу хорошо! Как слышишь меня?.. Ладно!.. — И затем рапорт: — Есть, пане хорунжий: пан сотник на проводе. Приказ от пана полковника!..
Тут и там звучала команда:
— Чота, стой!.. Позир!.. Вправо глянь… Вольно… Можно разойтись! Бунчужного ко мне!.. — И приветствия: — Сервус!.. Честь!.. Хай живе!..
А вокруг дома № 57 по Владимирской вспыхнули огни пышной иллюминации. По обе стороны подъезда чадило красное пламя двух больших, как в пасхальный крестный ход, медных плошек; вдоль тротуаров квартала — на каждом фонарном и телеграфном столбе, капая горячей смолой на
В трепетном свете чадящих огней двумя шеренгами вдоль тротуара против Центральной рады выстроились бойцы в ловко пригнанных, австрийского кроя серых тужурках и в шапках–мазепинках: курень «сечевых стрельцов».
К подъезду Центральной рады мягко подкатил автомобиль–ландо: личный автомобиль командующего Киевским военным округом. Рядом с шофером сидел здоровенный казачина в черном жупане и черной смушковой шапке с черным шлыком: начальник сотни личной охраны генерального секретаря военных дел Наркис Введенский.
И в ту же минуту из подъезда вышел Петлюра.
Чотарь Андрей Мельник подал команду:
— Струнко!.. Позир!.. Прямо глянь…
И полтысячи сечевиков брякнули оружием и замерли «смирно».
Наркис выскочил на мостовую, распахнул дверцы ландо и стоял, пока Петлюра не уселся на кожаных подушках. Рядом с Петлюрой сел и закинул ногу на ногу сотник Нольденко.
И автомобиль–ландо двинулся по Владимирской направо.
В то же время с трех сторон — по Кадетскому шоссе из–за Соломенки, по Брест–Литовскому из Святошина и Вышгородскому от урочища «Кинь грусть» — втягивались в город более крупные воинские соединения.
Через Куреневку, Вышгородским шоссе, вступали в город курени «вильного козацтва» — Звенигородского и Херсонского кошей. Вел «вильных козаков» Юрко Тютюнник.
Из Святошина, от Коростеня, подходил передовой отряд Второго украинизированного корпуса генерала Мандрыки.
Кадетским шосce, от Фастова и Казатина, входили части Первого украинизированного корпуса генерала Скоропадского.
Против подтягивания ближе к столице Украины, в пределах Киевского военного округа, отдельных полков двух украинизированных фронтовых корпусов штаб округа, как известно, не возражал.
А впрочем, самого штаба уже не было: он бежал, исчез неведомо куда.
2
Авто Петлюры остановилось перед зданием центрального телеграфа.
Сотник Нольденко выскочил из машины первым и быстро побежал по лестнице вверх.
— Прямой провод в ставку! — приказал он.
Когда Петлюра ступил с подножки машины на тротуар, казаки, охранявшие телеграф, крикнули трижды:
— Слава! Слава! Слава!
Петлюра направился по лестнице внутрь здания.
Наркис шел почти рядом, чуть отступя, а иногда и опережая — если какая–нибудь неясная тень заставляла его насторожиться: света было маловато, и то тусклого, мигающего — электростанция бастовала, но у центрального телеграфа был свой движок постоянного тока. В каждой руке Наркис держал по огромному парабеллуму.
Вдруг Петлюра остановился и вздернул брови — то ли испуганно, то ли грозно: в большом зале телеграфа внутренней охраной вдоль стен и загородок для телеграфисток стояли с винтовками к ноге офицеры русской армии. Ни погон на плечах, ни кокард на фуражках у них не было, но Петлюре и самому доводилось срывать погоны и кокарду, и темные пятна на плечах и околышах были для него весьма красноречивы: офицера он узнавал с первого взгляда, несмотря на то, что сам никогда офицером не был.
Наркис немедленно выставил свои пистолеты.
— Кто это? — прошипел Петлюра.
Тогда перед Петлюрой вытянулся молодой офицер, щегольски отдавая честь:
— Разрешите доложить: в овладении зданием центрального телеграфа вместе со славными украинскими гайдамаками принял участие и офицерский отряд штаба, несший до того охрану телеграфа, который в этот исторический момент признал себя по крови украинским. Хай живе Центральная рада и ненька Украина! Рапортовал поруч… сотник Драгомирецкий Александр.
Петлюра милостиво кивнул головой. Что ж — для всех когда–нибудь придет пора признать свою… родную национальность. На то, черт побери, и революция, и этот… как его… процесс национального самоопределения.
— Вольно! — сказал Петлюра. — Украина вас благодарит. Выполняйте службу…
Он проследовал в центральную аппаратную. Только он ступил на порог, сотник Нольденко доложил:
— На проводе… самолично… начальник штаба верховного главнокомандующего генерал Духонин… позаяк принял командование и вообще ставку… Миф, блеф, фантасмагория! — добавил он только для себя.
Алексаша Драгомирецкий четко оторвал руку от околыша, сделал «кругом» и щелкнул шпорами. Из штаба, ввиду боевых действий, он был откомандирован для выполнения особо важного поручения — охраны прямого провода, но штабные шпоры, конечно, сохранил. Повернувшись к своей вытянувшейся «смирно» офицерской команде, Алексаша начальнически крикнул:
— Вольно!.. До службы! Вважай! — и потихоньку, только для себя добавил: — Трам–та–ра–рам!.. А впрочем — слава, ура, вив, гох, банзай, хай живе ненька Украина!..
В конце концов, ведь был он коренной киевлянин — какого же черта ему куда–то драпать или, как теперь придется выражаться по–украински: накивать пятами?.. Штаб, здрасьте вам, или: на ж тоби таке! — задал стрекача, удрал, смылся, — означает ли это, что и он, Алексаша Драгомирецкий, должен переть, топать, тащиться черт его знает куда — в неизвестность, а то и, амба–карамба, или — хай ему грець! — на бессмысленную смерть? Почему бы ему и в самом деле не объявить себя украинцам? Ведь пела же ему мама над колыбелью украинские песни! И сестричка — весьма кстати — уж такая ярая, заядлая, завзятая украинка, деятельница этой хохлацкой, пардон — ридной украинской, «Просвиты»! Дразнил ее — издевался, изводил, глумился — за ее «ридну мову», а теперь здрасьте вам, как раз этот дурацкий лексикон и пригодился…
Обращаясь к подчиненным ему офицерам, поручик, то бишь сотник, Драгомирецкий тоном безоговорочного приказа произнес:
— Имейте в виду, панове старшины, отныне в ваших устах должна звучать только речь наших предков — гетмана Ивана Мазепы, который на старости лет закрутил любовь с цыпочкой Марией, и Тараса Бульбы. Ибо мы с вами — славных прадедов великие правнуки… ага, ну да! Словом, кто не смыслит ни бельмеса по–украински или сроду кацап — тот пускай лучше держит пока язык за зубами, если не хочет вместе с зубами лишиться и головы. Понятно, панове старшины?