Ревет и стонет Днепр широкий
Шрифт:
— Здорово, хлопцы! — крикнул Примаков, входя.
— О! Наш агитатор пришел!.. Эй, шумановские, где вы? Ваш учителев сынок снова заявился!.. Архип, Касьян, сыпьте сюда, у вас же были вопросы!.. Какие там новости в божьем мире, пане–товарищ агитатор?.. Про международное положение будете говорить или про мужицкие дела?..
Примаков примостился у столика дневального — поближе к выходу и к козлам с винтовками. Его сразу окружили — и земляки–щуманцы, и те, у кого набрались неразрешенные вопросы насчет жизни и революции, и просто любопытные, которым
— Еще земляка привел вам, полещука, — кивнул Примаков на Гречку, — видите, какой бравый матрос дальнего плавания? Из Бородянки, под Киевом. Бородянские есть?
Бородянских в курене не обнаружилось. Правда, отозвался один:
— Из Бабинцев я, От Бородянки недалеко. В воскресенье на ярмарку в Бородянку ходим. И скотину пасем поблиз бородянских, тоже на Шембековых лугах…
— О! — Примаков начинал всегда с шутки. — Выходит, коли не родичи, так свояки: один кровосос из вас соки тянет!
— Уж это кровосос! — согласился бабинецкий. — На десяти тысячах десятин людской кровью напивается… Да когда бы только он один! А то ведь окромя него еще живоглоты — на сорока десятинах сидят: управитель Савранский да мироед Омельяненко…
— Акулы капитализма! — мрачно констатировал Тимофей Гречка.
Это было его первое слово, и знакомство состоялось. Гость был принят радушно: живоглотов, кровососов, акул капитализма тут промеж мужиков–казаков недолюбливали.
— А чего же вы, матросы, коли уж такие герои, — раздался задорный и насмешливый голос в толпе, — да не тряхнули как следует нашего десятитысячника? Может, вытряхнули бы себе по четвертому аршину на могилку?
— И еще есть вопрос, — послышалось с другой стороны, — за кого будет флот в настоящий момент, за большевиков или за Центральную раду?
— И что это за новое правительство взялось? Туточки же в Харькове? Какой–то «центральный» да еще «исполнительный»?
— И за кого оно будет? За Украину или против?
— Минуточку, земляки! — остановил их Примаков. — Вопросы, как и положено, потом, под конец! А сейчас давайте сюда поближе: имею к вам серьезный разговор…
Через головы казаков, что толпою окружили его с Гречкой, Виталий просил косой взгляд на входную дверь. Движение было понятно без слов: агитатор намерен сообщить какую–то важную новость, но опасается, чтоб не застукал пан старшина, — новость, очевидно, была только для солдат.
— Эй, дневальный! — закричали несколько голосов, — Исполняй службу! Стань, будь другом, по ту сторону дверей, в коридоре, и последи, как бы пан сотник не вышел на прогулочку перед сном.
— Да сотник в первый курень подался: там у них на гитаре играют и водочку, верно, цедят: под вечер, видели, девицы туда к панам старшинам пришли.
— Все равно! Остерегаться надо! Иди, дневальный, иди!..
Сторожевой пост выставлен, все плотно сбились вокруг, с любопытством поглядывая на Примакова.
И тогда состоялся такой разговор.
— Сам имею к вам вопрос, казаки, — начал Примаков, — Вопрос серьезный! Можно сказать — как на духу… Смекаете, братцы! Коли всерьез откачать не хотите, скажите наперед — и спрашивать и буду…
— Да уж спрашивай! — зашумели к толпе казаков. — Чего выламываешься, как перед танцем! И пугать нечего — уже пуганые!
Однако все придвинулись еще ближе, и сотни глаз впились в Примакова. Задние, чтоб лучше слышать, забрались на койки.
— Кто вы есть, казаки? — спросил Примаков, — Украинцы вы или не украинцы?
— Фью! Украинцы, известно. Малороссами до революции прозывали. А хохлами и теперь дразнят — которые несознательные, контра.
— Так за Украину вы или против Украины?
— Известно, за Украину! Еще спрашивает…
— А на какую такую Украину, разрешите вас спросить?
— За ту самую, которая и есть Украина!
— За державную Украину или чтоб под чьей–нибудь чужой рукой пропадала?
— За державную!.. Никого над собой не хотим!
— А кто чтоб в той державе правил, желаете?
— Тьфу! Надоел со своими вопросами. Правительство чтоб правило, понятное дело!
— А какое правительство? Из тех, что по десять тысяч десятин имеют, по тысяче, по сорок или только по три аршина после смерти?
— Ишь как завернул! Да это ж каждому младенцу понятно: демократия чтоб была! Что ты про пустое допытываешься. Земля — крестьянам, фабрики — рабочим? Каждому понятно! Ты говори толком, про что серьезный разговор у тебя?
— Вот это он самый и есть, серьезный разговор, — уже без улыбки проговорил Примаков и прихлопнул ладонью по столу. — Потому что это я нас спрашивал, а сейчас и ответ будет…
Примаков встал с табурета, присел на край стола и стал загибать пальцы на руке:
— Не украинцы вы, казаки, и даже не казаки! Это раз. Потому что «казак» означает вольный человек, а вы над собой пана иметь желаете.
— Чур на тебя! Что он мелет? Да ты подожди…
Но Примаков не желал ждать и всё загибал пальцы:
— Не демократы вы, не за правительство из своих людей, рабочих и крестьян, потому что допускаете, чтоб вами и дальше правили буржуи…
Теперь загудели сразу все: слова Примакова задели за живое. А Примаков улыбался. Потом, когда уже понеслось и «что он нам мозги забивает» и «пускай не гавкает, коли с добрым словом пришел». Примаков поднял руки, призывая к тишине.
Когда кое–как утихомирились, Примаков сказал:
— Отрапортуй им, Тимофей, как в пятницу ваши бородянские делили десять тысяч десятин графа Шембека. Только коротенько, одни факты, без агитации: народ же наагитированный по самое горло!..
И Тимофей Гречка рассказал.
Слушали его молча, сердито понурившись. Ведь у каждого осталась в деревне семья — на десятине, на морге, а то и совсем без земли, в батраках… А оно вон что творится дома на селе… Ведь мечталось — революция, новая жизни по справедливости, отвоюемся, дернемся домой и станем хозяйничать на земле, которой революция наделила.