Ревет и стонет Днепр широкий
Шрифт:
Впереди куреня, сразу за красным знаменем, шли Виталий Примаков и Юрий Коцюбинский. Примаков шагал, лукаво ухмыляясь, игриво подмигивая девушкам, на звуки музыки выбегавшим из дворов.
Коцюбинский был задумчив, озабочен — руководителю военных дел молодой республики было о чем думать и о чем заботиться, но веселая улыбка то и дело озаряла и его лицо. Хорошо было на душе у Коцюбинского.
Когда толпа рабочих у паровозостроительного завода встретила курень под красным знаменем дружным «ура», Юрий толкнул Виталия локтем:
— Слышишь, Витька? Жаль, что нет с нами Оксаны…
— Оксаны? Почему — Оксаны? — так и вскинулся Виталий. И сразу вспыхнул, закраснелся как девушка.
В
4
Разговор был нестерпим для обоих, но без него уже нельзя было обойтись.
Начал Саша Горовиц. Саша пришел к Евгении Богдановне возбужденный, расстроенный и бухнул сразу:
— Ты себе, как знаешь, Богдановна, ты — на высоком посту в республике… — Сашины губы искривила чуть ироническая усмешка. — Республики, правда, еще нет.., но я так больше не могу…
— Что именно, Саша, не можешь?
Евгения Богдановна подняла на Горовица утомленные, покрасневшие от долгой бессонницы глаза. В Народном секретариате Бош исполняли обязанности секретаря внутренних дел: хлеб, жалобы населения, порядок в городе, борьба с контрреволюцией, возня с группами украинских эсдеков и эсеров, которые откололись от своих партии и то поддерживали украинское советское правительство, то опять начинали фракционную борьбу.
— Я болтаюсь тут без дела!
— Ну что ты, Саша! — искренне удивилась Бош. — Ты выступаешь на митингах по десять–пятнадцать раз на день!
— Это не работа! Это… Словом, я признаю, что был неправ, и теперь целиком разделяю твои позиции.
— То есть? О чем речь, Саша?
— В Киеве, надо поднимать восстание! Завтра же!.. И мы должны быть там! Что касается меня, то я еду туда сегодня…
Евгения Богдановна молчала.
— Ты была права, — горячо воскликнул Горовиц. — Только ты и была права! Мы все оказались верхоглядами, оторванными от жизни… теоретиками! — Саша фыркнул, вкладывая в слово «теоретики» максимум презрения. — Безмозглыми фразеологами! А ты смотрела на вещи реально. Я с тобой, Богдановна! За восстание!
Бош прижала пальцы к вискам — до чего же болела голова, потом привычным жестом заложила прядь седеющих волос за ухо и произнесла тихо, глядя Саше в глаза:
— Но, Саша, теперь я… против восстания в Киеве…
— Что?!
— Я против восстания.
Горовиц, присевший было на краешек стула, снова вскочил и опять сел:
— Но ведь ты…
— Да, я горячо отстаивала киевское восстание. Но это было тогда, когда мы имели силы, чтоб победить, А теперь мы таких сил не имеем. После петлюровской авантюры в Киеве осталась разве что Красная гвардия — горсточка против многочисленного радовского гарнизона!
— A Второй гвардейский корпус! Ты ведь опять ездила к ним: он готов! И Крыленко дал согласие двинуть его на Киев!
— Второй гвардейский не в силах нам сейчас помочь: его передовые отряды тоже сейчас разоружены радовскими войсками под Жмеринкой и Винницей, а главные силы скованы там корпусом Скоропадского… Думаю, — добавила Бош с грустной улыбкой, — прежде чем решиться на восстание в Киеве, придется поднимать восстание в Виннице, и лишь тогда…
Горовиц вскочил:
— Я еду в Винницу!
Он стал быстро перебирать пальцами пуговицы, застегивая свою студенческую тужурку, словно готовился со всех ног бежать на вокзал. Он застегнул все пуговицы до самого верха — ведь на дворе стоял мороз, а шинели у Саши не было.
— Садись!
Горовиц вспыхнул:
— Я еду в Винницу! Сейчас же! А оттуда — в Киев.
— Сядь!
— Ты не имеешь права меня задерживать!
— Ты поедешь, когда тебя пошлет партия. А восстание будем поднимать тогда, когда будет на то решение… нашего правительства: Центрального исполнительного комитета…
Горовиц покраснел.
— Рано вам… нам, — поправился он, — становиться… бюрократами: революций не делают резолюциями!
— Но поздно, — прервала его Бош резко, — тебе, Саша, проповедовать стихию и анархию!..
Вдруг Евгении Богдановна положила Свои руки на Сашины и мягко пожала их.
— Саша! — голос ее звучал ласково, но во взгляде светилась мука. — Мы стали на неверные позиции… Собственно, я говорю о себе: мои позиции неверны…
— О чем ты, Евгении?
— Помнишь, еще не так давно — не когда–то там, до ленинских Апрельских тезисов, когда, все мы… витали в эмпиреях, а совсем недавно, третьего декабря, на нашем областном съезде, когда я делала доклад об организации Центральной власти на Украине, я твердила: в эпоху финансового капитала, национальное движение перестает быть революционным, перестает быть народным… — Болезненная усмешка искривила губы Евгении Богдановны. — Ты иронизировал, Саша: «Теоретики! Фразеологи!» Это ты обо мне говорил!
— Ничего подобного! — Горовиц замахал руками. — Это я о себе! Я совсем не имел в виду тебя! Я…
— Должен был иметь! — жестко оборвала. Бош. Она снова сжала, ладонями виски. — Эпоху финансового капитала я увидела, а где начинается социалистическая революция… не разглядела. Не поняла, что освободительная национальная борьба становится контрреволюционной как раз в том случае, если пустить ее мимо наших, большевистских рук, вне русла интернационалистической социальной борьбы. Верхогляды и теоретики — это ты верно сказал, Саша! Погрязли мы в эмиграции в партийных дискуссиях и оторвались от жизни народа! — Евгения Богдановна стукнула кулаком по столу, потому что ей показалось, будто Горовиц хочет возразить. —Не увидеть, где Украинская центральная рада, а где — украинский народ! Это же означает, Саша, отождествлять их и фактически… стать на позиции отрицания права нации на самоопределение! И, пожалуйста, не возражай, потому что ты не имеешь на это права: ты тоже запутался в убогих теоретизированиях и впал в другую крайность — призывал к единому фронту с Центральной радой только потому, что она единственный орган, который представляет национальное движение!.. А если народ еще не успел создать своего органа? Значит, надо, чтоб народ создал его! И разве не партия должна бороться за это? Слепцами были мы с тобой, Саша: ты — на один глаз, я — на другой!.. Кидались сюда, кидались туда — члены одной партии! А массы… Они были дезориентированы…
Саша Горовиц сидел пришибленный. Несмело сказал:
— А знаешь, Евгения, такое самобичевания тоже…
— Достоевщина? — подхватила Евгения Богдановна. — Нет, не достоевщина, Саша! Увидеть, что не туда идешь, и свернуть с неверного пути — это только хорошо! Единственный способ борьбы против националистической Центральной рады — это борьба против нее самого украинского народа. — Евгения Богдановна вдруг улыбнулась, и улыбка теперь была даже веселая. — Народ это понимает лучше, чем мы с тобой… «теоретики и фразеологи». Вот на, посмотри — только первые ласточки…