Ревет и стонет Днепр широкий
Шрифт:
Шум не утихал, и неизвестно, чем бы закончилось это заседание, если бы именно в это время не пришли новые люди. На пороге появились двое в военной одежде. Это были Литвин–Седой из Третьего авиапарка и делегат от 147–й воронежской дружины — единственных, собственно, в Киеве частей, которые в полном составе поддерживали большевиков. Представители этих частей и явились в комитет за указаниями: когда восстание? Но принесли в высшей степени важную новость, которая стала и им самим известной только по дороге.
— Товарищи! — крикнул еще с порога Литвин–Седой. — Штаб
Все приумолкли. Что? Как? Какие войска! Не ошибка ли это?
Нет, не ошибка! И Литвин–Седой предлагал убедиться в этом — выйти на угол Бибиковского и посмотреть: войска движутся по Крещатику. Полчаса назад на центральных улицах города вдруг погас свет, и, выгрузившись на станции Киев–второй, в темноте и без шума, по Большой Васильковской и Крещатику по направлению к Печерску и Подолу движется пехота.
Все притихли, потрясенные до глубины души. Только неугомонный Примаков попробовал снова наскочить на Пятакова: вот, мол, в вашем «Комитете спасения» контрреволюции Керенского вы, уважаемый Юрий Леонидович, и добились, чтобы контрреволюционные войска не были введены в Киев!..
Но его сразу же утихомирили. Решено было выделить несколько товарищей, чтобы они на месте все увидели и проверили.
8
Бош, Горовиц, Иванов и Тарногродский ступили за порог и через тоннель подворотни вышли на Бибиковский бульвар, и темнота сразу же окутала их: фонари на улице действительно были погашены. Не светилось и в большинстве домов вокруг — город уже укладывался спать.
Серое, закрытое тучами, предутреннее небо низко нависало над стройными тополями бульвара и чуть–чуть отсвечивало с запада, со стороны вокзала: на железной дороге свет не был выключен. Тусклый отблеск от туч позволял видеть лишь силуэты вблизи, и идти приходилось почти ощупью.
Но незачем было ходить далеко — до угла Крещатика оставалось двадцать шагов. И оттуда, с Крещатика, доносился неясный, но ритмичный, приглушенный гул: шарканье многих подошв по мостовой, иногда — металлический звон, изредка — негромкая команда. Сквозь ночной мрак, когда глаза к нему привыкли, можно было и различить: на улице было движение, по улице двигалась людская лавина.
Бош, Иванов, Горовиц и Тарногродский остановились возле афишной тумбы у тротуара. Отсюда до людской лавины, которая двигалась по мостовой, не было и пяти шагов. Сомнения быть не могло: маршевым строем проходила пехота. Винтовки на ремне за плечом, за спиной — вещевые мешки, у пояса позвякивают котелки. Люди кашляли, харкали, переговаривались вполголоса. Иногда слышалось суровое: «Разговорчики! Без разговоров!..»
Глаза уже привыкли к темноте, и можно было хорошо рассмотреть: погоны со шнурком — юнкера, на левом рукаве у каждого белый череп и скрещенные кости — «ударники».
Итак, штабу уже было недостаточна своих, киевских, школ прапорщиков и военных училищ, понадобились еще и юнкера — «ударники», которых Корнилов бросил для наступления на фронт: корниловская гвардия! Итак, фронт и наступление отошли уже на второй план: для контрреволюционной гвардии больше дела нашлось в тылу.
Бош стиснула руку Горовица:
— Теперь ты понимаешь, Саша?
— Да, — взволнованно прошептал Горовиц, — видимо, нам действительно придется… обороняться.
— Эх, Саша! — точно так же тихо, но горько заговорил Иванов. — Штатский ты человек, Саша! Самая лучшая оборона — наступление. Это тебе каждый солдат скажет. А тактика обороны — это подготовка отступления, сдача позиций…
Горовиц тяжело вздохнул:
— Я согласен, что мы должны быть готовы ко всему.
— Готовы! — гневно откликнулся Иванов. — Не то слово, Саша! Восстание, и к тому же, как можно скорее: по первому же сигналу из Петрограда!
— Но ведь они же стягивают войска! За ними огромная армейская сила! А у нас? Красная гвардия, авиапарк, воронежская дружина — и всё.
Они уже шли назад — чтобы обо всем увиденном рассказать товарищам, и, когда вошли в подворотню, Тарногродский сказал:
— Значит, нам тоже нужно стягивать вооруженную силу. Войска.
— Войска? Откуда? С фронта?
— С фронта далеко, да и Савинков не даст. Нужно ближе, хотя бы вот из Винницы.
— Пятнадцатый полк? — сразу же спросила Бош.
— Пятнадцатый.
Бош схватила за руку Тарногродского:
— Коля, это идея! А они пойдут?
Пятнадцатый резервный полк, стоявший в Виннице, располагал пятнадцатью тысячами штыков: его должны были разворачивать в дивизию, но ставка задержала переформирование, так как полк отказывался идти на позицию, подняв лозунг «Долой войну!», и поддерживал Винницкий большевизированный совет.
Тарногродский ответил Бош:
— Надо, чтобы пошли. Должны пойти… Но нужно с ними поговорить — это же не пятнадцать душ, а пятнадцать тысяч. И не пролетариев, а… крестьян… Говорить необходимо не только с солдатским комитетом, который, конечно, будет «за», а со всей массой бойцов…
— Коля! — заволновалась Бош. — Мы, областком, сделаем это. Я поеду с тобой. Завтра же! Нет, еще сегодня!..
Когда они возвратились в тесную комнатку профсоюза портных, на заседании комитета уже установился кое–какой порядок. Говорил Иван Федорович Смирнов. Он доказывал, что восстание только тогда будет иметь успех, когда вооруженное выступление будет сочетаться и с всеобщей забастовкой. Смирнова слушали внимательно. Забастовки — особенно всеобщая забастовка — это был «конек» Ивана Федоровича, и в этом вопросе его авторитет был неопровержим. К тому же необходимость всеобщей забастовки в поддержку восстания всем была очевидна.
Что же касается самого восстания, то стягивание войск контрреволюционным штабом было убедительнейшим аргументом для многих, даже для осмотрительных приверженцев пятаковского большинства в комитете. Впрочем, сам Пятаков продолжал доказывать, что раз вооруженные силы в городе увеличиваются, а силы для восстания остаются такие же, то, естественно, шансы на успех только уменьшаются. Следовательно…
— Осторожность! Осмотрительность! Выдержка! — призывал Пятаков. — Мы можем дать нашим организациям и заводам только одно указание: будьте готовы!