Ревизия
Шрифт:
В. Вы отрицаете вероятность убийства Горького? Странно, на суде вы утверждали другое, что давали указание врачам на неправильное лечение товарища Горького.
О. Да причём здесь суд. Мне что велели говорить, я то и говорил. Однозначно, никакой необходимости в убийстве Горького не было. Старик действительно и так был плох, особенно после смерти сына. Я точно знаю, он просился уехать за границу, от товарища Сталина этого добивался, Сталин отвечал уклончиво. Не жилец был Горький, никаких причин приближать естественную смерть не было.
В. Хорошо.
О. В начале тридцать шестого года. Я тогда в полном тупике находился. Было ясно, что меня сожрут с потрохами, как только процессы над троцкистами пройдут. Выбросят за ненадобностью, крупно повезет, если не расстреляют. Ежов держался со мной ровно, вежливо, это похуже, чем когда кричат. Карахан тогда замкоминдела был и посол в Турции по совместительству, важная персона, вот у кого действительно обширные связи на Западе были, так это у него.
В. Делал ли Вам какие-то предложения Карахан?
О. Поначалу это были разговоры. Надо сказать, что Карахан положение в стране верно оценивал. Он так и сказал через некоторое время: «Если будет мировая война, а она будет, вопрос считанных лет, наши шансы на победу ничтожны». «И что же делать?» — спросил я. «А что в таких случаях делают евреи, товарищ генеральный комиссар государственной безопасности?» — сказал Карахан. «Евреи все разные, — ответил я. — Это только в головах у сионистов один народ. Что до моего высокого звания, думаете, не понимаю, что это просто кость, которую кинули цепному псу. Захотят отобрать, отберут». «Вы знаете, я в Китае долго работал, — сказал Карахан.- Так там над этой монгольской поговоркой: „Коней на переправе не меняют“ всегда посмеиваются, а что ещё нищим монголам делать, если лошадь одна». «Если речь идёт о Троцком, — сказал я. — Я на сбитых лётчиков не ставлю». «Я тоже за реальных людей, — сказал Карахан. — Пусть Троцкий папуасов на свою перманентную революцию вдохновляет. Этим любая услада хороша, лишь бы по лесам с пулемётом бегать. А лучше пусть умные книжечки пишет, про красный термидор, почитаем, посмеёмся. Мы с Вами люди взрослые, хотелось бы человеческой жизнью пожить».
В. Ясно. На сегодня достаточно. Я распорядился, чтобы Вам в камеру принесли чистую одежду.
О. Спасибо.
[1] Кривицкий В. Г. (С. Г. Гинзберг, 1899—1941) — высокопоставленный сотрудник ИНО НКВД, бежал из СССР в 1937 году, в феврале 1941 года погиб при невыясненных обстоятельствах в США.
[2] Трилиссер М. А. (1883—1940) — в 1921 году по предложению Ф. Э. Дзержинского поступил в ВЧК, организовал и возглавлял систему внешней разведки. В 1934 году после конфликта с Г. Г. Ягодой перешёл на работу в Коминтерн, где занимался специальной (диверсионной) подготовкой. Арестован в 1938, расстрелян в 1940 году.
[3] Пешков М. А. (1897—1934) — сын писателя Максима Горького и его первой жены Екатерины Пешковой. Отличался нервным характером, много пил. В 1932 году вместе с отцом вернулся в СССР. Умер 11 мая 1934 года от воспаления лёгких.
[4] Пешкова (урождённая Введенская) Н.А. (1901—1971) — жена М. А. Пешкова, невестка Максима Горького. Предполагается, что она была любовницей Г. Г. Ягоды
[5] Карахан (Карахенян)
Протокол допроса № б/н от 15 марта 1938 года
В. Вам было известно, что Карахан работает на немецкую разведку?
О. Честно сказать, мне это было всё равно. Карахан такой тип, который может работать на все разведки мира, и при этом будет работать только на себя. Мне это, знаете, близко. Я тогда подумал, если умнейший Карахан уверен, что нам каюк в будущей войне, то надо и гнуть в эту сторону.
В. Что конкретно Вы решили?
О. Я тогда решил запустить двойную игру. С одной стороны через дипломатов готовить почву для реального переворота в стране. Можно сказать, мелкобуржуазного — никаких троцкистов-коммунистов, никаких старых большевиков, в этом смысле московские процессы над оппозицией очень кстати оказались. Карахан на роль нового главы страны не тянул, мелковата фигура, да и сам он не очень хотел из-за ширмы выходить. Посаженным дядькой хорошо Сокольников[1] смотрелся, и глуповат в меру, и на Западе определённый авторитет имеет, и в кровожадности не замаран, был одним из немногих, кто против отмены НЭПа выступал, в целом, удачная умеренная фигура.
В. С Сокольниковым Вы лично договаривались?
О. Нет, я действовал через Карахана. Да и Сокольников не стал бы со мной напрямую разговаривать, зверь опытный, осторожный. Сокольников, в конечном счёте, не сказал ни да, ни нет, но идею о перевороте воспринял благосклонно. Этого, собственно, было достаточно, можно сказать, что лицо для внешней фабулы событий было обеспечено.
В. Тогда начался ваш контакт с военной группой Тухачевского?
О. Я не сказал бы, что на тот момент (конец тридцать пятого года) была чётко оформленная группа. Был, конечно, очевидный лидер среди недовольных военных, я имею в виду Тухачевского. Помнится, в конце двадцатых годов один белогвардейский журналист — Роман Гуль — написал книжку «Красные маршалы», тогда ещё и звания маршал в Красной Армии введено не было. Такой восторженный панегирик Тухачевскому, Блюхеру, всей этой банде — Якир, Егоров, Корк, Уборевич, Примаков, Путна, покойный Котовский.[2] Вот, мол, достойная смена узурпатору Сталину, советские военные — патриоты, а не революционеры. Я это к тому говорю, что на Западе отношение к Тухачевскому было скорей доброжелательное, чем негативное.
В. Вы считаете, что Тухачевский видел себя новым Бонапартом?
О. Если и видел, то очень глубоко в душе. На тот момент, когда я и Карахан с разных сторон начали обработку военных, пределом мечтаний Тухачевского был пост наркома обороны вместо Ворошилова, которого он ненавидел просто. Не думаю, что Тухачевский планировал всерьёз с товарищем Сталиным конкурировать.
В. В таком случае, откуда уверенность, что военные поддержат переворот?