Революционная сага
Шрифт:
И в полночь человек в чесучовом костюме от был на товарняке. Больше его станционный смотритель не видел.
Агент с паролем не прибыл ни на следующей неделе, ни в следующем месяце. После — счет пошел на года.
Что стало с тем незнакомцем? — рассуждал смотритель. — Может, он так и не вернулся в свою страну, не сообщил, что завербовал смотрителя. И этого шпиона убили во время какой-то глупейшей поножовщины, или он отравился в придорожной забегаловке и умер от дизентерии.
Да и кем он был, тот пришелец? Может быть, он был нечистой силой? Или пришельцем из иных миров, и хозяин полустанка на самом деле шпионил на Марс?
Часто, особенно в дни туманные казалось, что не было никакого посетителя, а все это смотрителю привиделось.
Но приходила полночь, на полустанке останавливался товарняк и его машинист подтверждал: да, было дело, кого-то с этого забытого всеми полустанка он забирал.
А было это, к слову сказать, еще во времена англо-бурской войны. Когда двадцатый век только рождался…
Пролетающие мимо поезда смотритель провожал с легкой ухмылкой. Все же никому, почти никому не было известно, что смотритель этой станции чей-то агент. А знание давало ощущение какой-то власти.
Он чувствовал себя могучим, достаточно сильным, чтобы разрушить если не все государство, то основательно его пошатнуть.
Смотритель не любил ни государство, ни правительство. Не любил он не конкретно царское правительство, а скорей правительства вообще. Отдельно ему не нравилось, что его заперли одного в этот медвежий угол.
Наверное, чтоб чувствовать себя настоящим агентом, он стал вести учет передвижения составов.
Записывать грузы он начал еще в русско-японскую. Делал это в толстой, словно амбарная книга тетради. Писал шифром простым, им же и выдуманным и выученным наизусть.
Отмечал: сколько платформ с лесом ушло в одну сторону, сколько повезли в другую сторону вагонов с переселенцами. Если проходил поезд литерный, не обозначенный в расписании, то бесхозный шпион доставал красные чернила и делал особую запись.
После того как книга подошла к концу, он завел следующую…
Когда началась русско-японская война, смотритель практически не сомневался — завербовала его японская разведка, и скоро здесь появится некто, несущий приказ вывести из строя эту железнодорожную ветку. А уж кому как ни смотрителю лучше знать, где у нее уязвимые места.
Но нет — мимо неслись поезда с казаками, солдатами, артиллерией, некоторые даже останавливались на полустанке. Для своих походных кухонь солдатушки вычерпывали колодец почти досуха… Но связного все не было.
Затем, без перерыва ударила первая революция. Ну конечно же, — думал железнодорожник, — то был революционер из какой-нибудь Женевы! Но снова — революция практические его не коснулась, если не считать касанием составы, набитые каторжанами.
Потом, позже загрохотала война империалистическая. До германского фронта было ничуть не ближе чем до Японии. Но забытый всеми шпион верил: придет время, и немцы выйдут из леса чистые и опрятные, словно тот незнакомец десять лет назад.
Их все не было…
Император низложен
— …Тебе водить!
Маленькая девчачья ладошка хлопнула Петьку по плечу.
Петька, бондарев сын перешел на шаг, а потом и вовсе остановился.
Осмотрелся, задумался…
— Че смотришь? Лови! — крикнул кто-то из ребят.
Петька снова пошел, но совсем не быстро. От водящего дети старались держаться на безопасном расстоянии.
А кого ловить-то?
Он коротконогий, бегает небыстро, зато с места срывается лихо. За Колькой Шепелявым? Этот наоборот: дылда, ноги длинные, если сразу не догонишь — считай пропало.
Можно было бы погнаться за Аленкой. Девчонка бегала хуже всех. К тому же только что водила, стало быть, устала.
Да вот беда: Аленка ему нравится. В игру ее взяли по Петькиному хлопотанию, и сейчас она осалила бондарева сына только потому, что тот поддался.
Конечно, можно было бы ее догнать, будто невзначай схватить, прижать к себе. Но осалить ее — значит расстроить…
…Вдруг водящий сорвался с места, и, сделав два шага к Ваське, развернулся и бросился к Шепелявому. В три прыжка преодолел расстояние, думал лишь осалить, но Колька не убегал, и Петька просто налетел на него.
— Ты чего не бежишь?
Оглядевшись, водящий увидел, что Васька тоже не сдвинулся с места. Промелькнуло: стоило бы погнаться за ним. Убежать от Васьки было бы все же проще.
— Гляди! — проговорил наконец Колька, показывая на что-то за спиной товарища.
— Надуть хочешь? — спросил тот. — Все равно тебе водить.
Ну да, как же… Он обернется, его осалят обратно и стрекача. Наверное, с Васькой столковались заранее… Нет, не выйдет…
Но…
— Да гляди же! — крикнула Аленка, которая тут была будто ни при чем.
Из-за рощи к селу двигалось войско: две тачанки, да с дюжину конных.
Банда не прошла село, как на то надеялись многие. Остановились посреди селения, солдаты согнали народ. Велели крестьянам разбирать раненых. Селяне делали это недоходно, пряча неторопливость за осторожностью, будто боялись причинить солдатам боль. На самом же деле держались надежды: а вдруг как раз им раненых и не хватит.
Раненые же старались вести себя тихо.
Остатки эскадрона, избавившись от обузы, уйдут дальше. А они останутся тут без оружия, на милость крестьянскую. И все говорило за то, что она окажется весьма краткой.
Вот прошлой зимой, говорят, было дело: где-то крестьяне изловили отряд краснопузых. Каждого по темечку обушком — тюк! Ну а затем на мороз, положили на снег, руку вытянули — дескать, верным путем идете, товарищи! Затем водой облили, и на перекрестках расставили словно указатели.
Раненым могло повезти меньше.
Тем, чье положение тяжко, помогут умереть. Да и не только им.
Кого-то превратят в рабов, в тягловую скотину, дабы они заменяли лошадей, угнанных другими бригадами.
Держать будут на цепях, кормить половой, спать определят в углу свинарника.