Революционная сага
Шрифт:
Однако, неожиданно Чугункин проявил бдительность. Увидев воровство, покачал головой, но ничего не сказал.
Раньше Аристархову доводилось воевать в Пруссии, он видал храмы католические, сложенные в мрачном готическом стиле. Они внушали трепет одним своим видом. Но вот что удивляло Евгения: скамейки для прихожан. В православных храмах верующие должны были стоять на своих двоих.
Отчего? — еще тогда думал Евгений. — Оттого, что стоящий ближе к Богу? Но сейчас подумал: если бы пришлось усадить на скамьи всех, присутствующих в церкви, то места бы понадобилось в несколько раз больше.
Наверное, правильный ответ был другим…
…Но думать об этом уже как-то не хотелось.
Голос священника заполнял церковь, подымался вверх к куполу. Сотни сердец бились в такт с ним.
С удивлением Евгений заметил, что он будто сам стал не свой. Попытался стряхнуть это чувство, но нет — его наполняла вера. Да что там вера — уверенность, знание того, что Бог есть и он совсем рядом.
Переполняло счастье, предчувствие того, что все хорошее сбудется.
И сегодня пятница, завтра можно спать до полудня, не идти на работу. А еще сегодня в пивнушке его ждет пузатая кружка с пивом. От самого упоминания пива становилось пьяно.
Казалось, что святые на стенах, шевелят губами, вторят молитвам. Да нет, не кажется — так и есть. Вот краем глаза Евгений уловил, что святой Николай что-то протянул с иконы стоящему рядом прихожанину.
Но пока Евгений поворачивал голову, пытаясь что-то рассмотреть в неярком свете, святой Николай вернулся в прежнее положение.
Зато в другом углу храма, оставив за собой лишь тень, с картины спрыгнул и смешался с толпой Святой Лука…
Все смелее, все настойчивей светила луна.
…В себя Евгений пришел уже на крыльце церкви. Как он там оказался — не помнил. Наверное, вынесло людской толпой — служба закончилась, народ расходился по домам.
На улице было свежо — пока шла служба, прошел дождик.
Рядом, опираясь на перила, стоял Клим. Был он мрачнее тучи.
— Видел? — спросил у него Евгений.
Чугункин кивнул.
— Пошли отсюда… — распорядился Аристархов.
— Мы же хотели с батюшкой поговорить.
— Завтра поговорим. Сейчас к нему, наверное, не пробиться…
Шли пустыми и темными улочками. В небе уже во всю светили звезды, дорогу щедро освещала луна, норовя заполнить своим отражением каждую лужу.
Ощущение счастья еще бродило по венам, но разум уже приходил в себя, вопрошал: а чему, собственно, радуемся?..
Наконец, Чугункин не выдержал:
— Здесь мы с глазу на глаз… Потому признаюсь, что…
Клим задумался надолго, видимо, думая, в чем же ему стоит признаваться.
— Впечатляет служба, не правда ли?.. — пришел ему на помощь Евгений.
— Не то слово… Такое чувство у меня было, когда я только революцией заниматься начал. Словно прикоснулся к чему-то большому, чистому.
Аристархов промолчал. Гражданская война была большой — спору нет… Но назвать ее чистой, как и любую другую войну, Евгений не смог бы. Она чистая на картах в штабах, в замыслах. Но стоит раздаться первому выстрелу, и начинается: кровь, грязь, гангренозные раны…
— И меж тем… — продолжал Клим. — Вот церковь ведь сожгла Бруно? Коперника? Галлея?..
— Насколько я помню из упомянутых — только Бруно. Хотя да, народу вообще сгорело много…
— Ну и объясните мне тогда, как с грузом этаких преступлений церковь может нести добро?
— Бруно-то жгли католики…
— Православные жгла других…
— И то верно… Но вместе с тем, церковь безгрешна. Однако, к сожалению грешны, бывают ее служители. Что еще более досадно — грешны чрезвычайно.
— И что, церковь за деяния своих слуг не несет ответственности?..
— Ну вот смотри. — вздохнул Евгений, словно объясняя нечто понятное даже ребенку. — Поймали, положим, какого-то красноармейца за мародерством. Это ведь не значит, что вся армия, весь красный фронт — мародеры.
За время их отсутствия на комнату в общежитии никто не позарился. В ней ничего не появилось нового, правда и старое никуда не делось.
Из кармана пиджака Евгений извлек книжку, найденную в ревкоме. Ввиду постоянного кругооборота людей в комитете то и дело появлялись бесхозные вещи. И когда Аристархов попросил взять почитать, ему кивнули. Дескать, бери. Кто хотел — тот уже прочитал.
Порылся еще, и из другого кармана достал огарок толстой свечи.
— А свечку ты где взял? — спросил Клим, так будто сам не видел.
— В церкви…
— Украл в церкви? Три тоненьких купил — одну толстую забрал. Воровать нехорошо…
— А воровать в церкви — нехорошо вдвойне. Но с иной стороны — сказано же было делиться с неимущими. У них свечек полно, а мне что в темноте читать?
— Читать при свечке вредно.
— Это читать без свечки вредно, а со свечкой — вполне терпимо. Опять же сказано: ученье — свет.
Поужинали припасами, захваченными в дорогу еще Мгеберовска. Затем, раскрыв книгу, Евгений остался за столом Чугункин отправился спать.
Вернее попытался это сделать.
Сон не шел.
Во Мгеберовске Клим снимал тихонькую комнатку в частном домишке. Вернее, «снимал» — громко сказано. Просто жил, не платя ни копейки. Правду говоря, хозяин дома был не шибко и против, наивно полагая, что его не тронут, пока в доме квартирует комиссар.
В том домишке было тихо. Порой, самым шумным явлением за окнами комнаты был осенний дождь и листопад.
Но республика объединенных этажей даже в час ночной шумела словно вокзал. Боя сегодня не было, но вот кто-то громыхнул из «Маузера». Вот мимо комнаты прошли оживленно споря двое: судя по репликам анархо-коммунист и анархо-синдикалист. Через щель под дверью потянуло кислым табачным дымом. Будто бы мешал и огонек свечи, зажженной, Аристарховым.