Революционное самоубийство
Шрифт:
Пока мы с Картером разговаривали, он и его спутники обступили меня полукругом. Я понимал, что они вот-вот набросятся на меня, поэтому я дал Мерву в зубы, а потом они все стали меня колотить. Они дрались довольно плохо, и я все не падал и не падал. Девчонки вовсю визжали и кричали мне «беги!», но я оставался на месте. Не имело значения, сколько парней было с Мервом, я не собирался отступать. Пока это было в моих силах, я собирался смотреть им прямо в лицо и продолжать драться.
Кто-то вызвал полицию, но, когда полицейские прибыли к месту драки, Картер и его дружки успели смыться. Я стоял посреди улицы в одиночестве, у меня текла кровь. Кроме того, я недосчитался нескольких зубов. Хотя полицейские допытывались, кто же меня так отделал, я ничего им не сказал. Я вовсе не хотел стать доносчиком. Наша драка была нашей проблемой, и внешняя расистская власть не имела к нашим делам, делам братьев, никакого отношения. Я всегда считал, что «стучать» на кого-нибудь учителю, директору
На следующий день я пришел в школу с молотком и старым пистолетом. Я украл его у отца. Пистолет был сломан, у него не доставало бойка, но я и не собирался стрелять. На «большой» перемене я выманил Мерва еще шестерых его приятелей в центр города. Загнав их в ловушку, я замахнулся на Мерва молотком. Я ударил его несколько раз. Я хотел причинить ему боль, но Мерв уклонился почти от всех моих ударов, так что мне не удалось серьезно поранить его. На какое-то время у меня совсем вылетело из головы, что у меня есть с собой пистолет. Когда друзья Мерва кинулись собирать с земли камни и палки, я вспомнил про оружие и вытащил его, что отпугнуть противника. Только так я мог защитить себя, ведь в Беркли у меня не было друзей, которые пришли бы мне на помощь. Я не мог отпустить Мерва и его дружков просто так после того, что они со мной сделали тогда, на улице, да еще незаслуженно обвинили в ухаживании за их девочками. Опять кто-то из прохожих вызвал полицию. Услышав вой полицейских сирен, я помчался вперед, хотел скрыться, но меня арестовали. Мне было всего-навсего четырнадцать лет, поэтому меня отправили в арестный дом для несовершеннолетних правонарушителей. Там меня продержали месяц, пока проверяли биографию моей семьи. Потом меня отпустили под надзор родителей.
Так я впервые оказался замешан в «криминальном» деле, хотя и до этого я мог спокойно поживиться плодами из чужого сада, разбить парковочный счетчик и выйти с набитыми карманами из соседского магазина, не заплатив. Впрочем, я никогда не оценивал свои действия как воровство или нечто противозаконное. Если я брал что-то просто так, то не считал, что беру какую-то вещь, которая нам не принадлежит. Мне казалось, это все действительно наше. Такое «воровство» было своеобразным возмездием.
Когда меня выпустили из арестного дома, школа в Беркли отказалась принять меня во второй раз по причине того, что мои родители проживали в Окленде. Пришлось возвращаться в Оклендскую техническую школу. Мои тамошние друзья и вообще все, кто меня знал, гордились тем, что я натворил в Беркли. Я действовал под давлением обстоятельств. Если бы я не отомстил за себя, то меня уважали бы куда меньше.
Дела в школе пошли на лад — хотя бы какое-то разнообразие. Разногласия с учителями мне стало улаживать немного проще, потому что я был удовлетворен своей жизнью за пределами школы. Приобретенная мной репутация драчуна отгоняла от меня волков. Кроме того, вслед за Сонни-мэном меня знали как хипстера, и мне это нравилось. Кое-кто звал меня «ненормальным», но чаще всего за глаза, поскольку обычно так называли моего отца. Лично у меня слово «больной» ассоциировалось с положительным образом.
Моя первая машина немало добавила к репутации «сумасшедшего». Отец отдал мне легковую машину, на кузове которой остались многочисленные следы после первой покраски. Мелвин прозвал автомобиль «серым тараканом». Мы набивались в машину до отказа и ехали кататься, искать девушек или зачем-нибудь еще. Друзья не очень-то любили мою манеру вождения. Из-за этого возникали споры и начинались драки. Но выбора у них не было, так как машин, на которых они могли прокатиться с ветерком, было раз два и обчелся. Порой я разгонялся по полной программе, мчался вдоль всего квартала и, доехав до поворота, со всей силы жал на тормоза. Парни с громкими криками вываливались из машины. Иногда драка разгоралась после этой моей «шутки». Если мы проезжали через железнодорожные пути и перед нами опускался шлагбаум, я объезжал его и ехал прямо через рельсы. Иногда у меня глох двигатель, и сразу после того, как рельсы оказывались позади, опять все пассажиры вылетали из машины, начиналась ругань и выяснение отношений на кулаках. После драки наша дружба становилась еще крепче, чем прежде. Друзья уважали меня, хотя и считали придурком. Я думал, что могу переиграть кого угодно и что угодно, и я никогда не упускал возможность лишний раз это проверить. Так как я всегда выходил победителем, вскоре я окончательно уверился в том, что способен обойти кого-нибудь непобедимого и могущественного, так же, как Давид победил Голиафа. Дошло до того, что, возгордившись, я вздумал, что смогу перехитрить саму смерть.
Я никогда не испытывал страха перед смертью. Мысль о том, что смерти можно избежать, пришла ко мне после просмотра фильма «Черный Орфей». [20] Я обожаю этот фильм и много раз его пересматривал, хотя всегда считал, то будь я на месте главного героя, конец фильма был бы другим. Орфей играл со смертью и погиб, а я множество раз попадал в конфликтную ситуацию, ходил по краю, но из всех переделок выходил живым и невредимым. Поскольку никакая пуля меня не брала, наверное, мне пришло в голову, что меня вообще нельзя убить. Орфей тоже пытался обмануть смерть, хотя история человечества доказывает, что смерть всегда берет верх. Тем не менее, единственное, что оставалось Орфею, если он хотел сохранить свое достоинство, — быть неустрашимым и постараться переиграть своего угнетателя. Человеческое существование таково, что, хотя все мы осуждены на смерть, которая может нагрянуть в любой момент, мы отчаянно пытаемся убежать от нее. Если нам не удается скрыться, то мы начинаем отделываться от смерти, действуя таким образом, чтобы дискредитировать смерть и уничтожить наш страх перед ней. Вот в чем заключается наша победа.
20
«Черный Орфей» (orfeu negro (1959), Реж. Марсель Камю, в гл. р. Брено Мелло и Марпесса Дон. Франко-итало-бразильский фильм. История любви Орфея и Эвридики разворачивающаяся во время бразильского карнавала в Рио-де-Жанейро. (Прим. редактора)
В фильме «Черный Орфей» скрыта еще одна глубокая истина — обмануть смерть можно с помощью наследства, которое одно поколение передает следующему. В конце фильма идет сцена, когда показывают маленькую девочку. Она танцует под гитару, принадлежавшую Орфею, а на гитаре играет мальчишка. Хотя Орфей и его любимая женщина погибли, танец девочки символизирует победу над смертью. Новое поколение выживает, и солнце продолжает появляться на небосклоне каждое утро. Мир не гибнет из-за того, что смерть разрушила прекрасную и важную его часть. Орфей передал свою гитару мальчику. Благодаря этому жизнь продолжается и заставляет солнце появляться на небосклоне вновь и вновь.
Долгое время я свято верил в то, что смерть обойдет меня стороной. Я по-прежнему не боюсь завершения жизненного пути, но больше мне не кажется, что меня нельзя убить. Жизнь научила меня тому, что она вездесущая возможность. Слишком много моих товарищей ушло из жизни за последние несколько лет, чтобы я мог считать, будто мой последний день никогда не наступит. И все-таки я говорю своим товарищам, что они могут умереть лишь один раз, поэтому не стоит переживать смерть многократно, постоянно думая о ней.
Примерно в это время некоторые люди стали замечать во мне мистические способности. Я начал гипнотизировать самых разных друзей и знакомых. Чаще всего сеансы гипноза проходили на вечеринках или иногда на встречах с братьями из квартала, когда мы собирались провести время в чисто мужской компании. Технику гипноза я узнал от Мелвина, а он в свою очередь — от Соломона Хилла, приятеля из Оклендского городского колледжа. Впоследствии я стал изучать тонкости гипнотического транса самостоятельно и довольно преуспел в этом. Научиться гипнозу нетрудно, но дело это довольно опасное, ибо изучение одной техники не дает всех тех знаний, которые необходимы для работы с человеческим сознанием. Ты можешь запросто причинить вред человеку.
По моим приблизительным подсчетам, в разное время я погрузил в гипноз больше двухсот человек. Пока они были под гипнозом, я давал им всякие установки: есть траву, лаять, как собака, или ползать по полу, словно беспомощный ребенок. Иногда я втыкал в тело человека иглы и булавки. Однажды я прибегнул к самогипнозу. Когда Мелвин прикоснулся к моей руке зажженной сигаретой, я не дернулся и вообще не почувствовал боли, хотя ожог был серьезный. Этот случай на многих людей произвел впечатление, зато очень расстроил Мелвина. Я никогда не использовал гипноз во вред, это умение мне было нужно для того, чтобы завоевать определенную репутацию в общине. Когда я добился, чего хотел, и моя репутация выросла, я остановился, потому что гипноз перестал быть мне интересен.
Если я не гипнотизировал кого-нибудь, не гонял по кварталу на «сером квартале» или не пил вино в компании с братьями, значит, я читал стихи среди толпы гостей на вечеринке. Проблема заключалась в том, что я не умел танцевать. Стоило зазвучать музыке, я ощущал неловкость и стеснение. Если я не уходил сразу после начала танцев, я завязывал дискуссию или брался читать стихи. К моменту поступления в среднюю школу я без особого труда запоминал стихи, которые при мне декламировали вслух. Многие стихи я узнал от Мелвина. Любимыми стихами Мелвина были «Рубаи» Омара Хайяма. Когда я начинал читать на вечеринках стихи или втягивал людей в серьезный разговор, все присутствующие переставали танцевать и собирались вокруг меня, и так было всегда. Некоторые просили меня прочесть то, что я помнил наизусть. При этом хозяин или хозяйка вечера обычно были вне себя от злости, когда гости переставали лихо отплясывать. Частенько меня просили сесть на место и умолкнуть или просто убраться вон. Как правило, эта просьба предвещала драку.