Революция грядет: борьба за свободу на Ближнем Востоке

Фарес Валид

Через год после того, как я покинул Ливан и оказался в новой, приютившей меня стране, я наблюдал из своего дома во Флориде за тем, как США освобождали Кувейт. Видел, с каким энтузиазмом реагировали простые граждане на это событие. Ко мне обращались представители СМИ с просьбой разъяснить общую ситуацию в регионе. Для сравнения я приводил в пример сирийскую оккупацию Ливана. Это произошло через два месяца после того, как Саддам захватил Кувейт. И очень часто видел круглые от удивления глаза. Оказывается, мои интервьюеры или аудитория понятия не имели, что этот баасистский режим осуществил вооруженное вторжение.

Я обратился к подшивкам ведущих газет, чтобы посмотреть, как освещалось вторжение

в Ливан, и обнаружил, что описание тех событий сильно отличалось от описания событий в Кувейте. Сирию изображали как «стабилизирующую силу», а не как «завоевателя». Было очень мало упоминаний о том, что блицкриг Асада в Восточном Бейруте сопровождался сотнями, если не тысячами смертей и похищений людей.

В Ливане нет нефти и он, таким образом, не представлял экономического интереса для мультинациональных компаний, из чьих денежных сундуков финансируется американская экспертиза средневосточных проблем.

За первый год жизни в Америке я понял, что элитные программы по изучению проблем Среднего Востока эффективно «перекрывают» любую информацию о трагедиях. О массовых убийствах на юге Судана никто не упоминал, впрочем, как и о выступлениях иных меньшинств. Даже курдское сопротивление на севере Ирака, которое и возникло как реакция на призыв президента США Джорджа Буша-старшего, не рассматривалось как законное движение сопротивления, подобное Организации освобождения Палестины. В начале 1990-х гг. перечень незамеченных событий стал уже очень длинным. И на одной осенней конференции, посвященной наиболее значимым проблемам изучения Среднего Востока, я понял, что в системе образования в стране с наиболее развитой демократией происходит что-то очень нехорошее.

Мое первое столкновение с «войной», которая ведется в Америке против свободы на Среднем Востоке, произошло в октябре 1991 г. Я впервые принимал участие в ежегодной конференции, которую проводит Институт Среднего Востока в Вашингтоне, округ Колумбия. Когда я понял, что проблемам прав человека и меньшинств не посвящено ни одного мероприятия, я решил поднять вопрос на последней, центральной дискуссии с участием экспертов. В ней приняли участие известные специалисты по Среднему Востоку и бывшие американские дипломаты. Я задал вопрос: «Почему на такой значимой конференции победители в «холодной войне» и строители нового мирового порядка не освещают фундаментальные вопросы о судьбе этнических и национальных меньшинств, женщин в исламском мире, и в особенности прав населения Южного Судана, берберов, ассирийцев, курдов и ливанских христиан»? Ведущий зачитал мой вопрос и посмотрел на участников в ожидании ответа. Прошло немало времени, прежде чем кто-то из ученых смог выдавить хоть слово. В аудитории повисло гнетущее молчание. Наконец, модератор обратился к самому старшему участнику конференции. «Профессор, кто-то из аудитории ждет ответа на вопрос: «Почему мы не поднимаем вопроса о меньшинствах на Среднем Востоке?» Ученый ответил, что эти вопросы, безусловно, нуждаются в рассмотрении, но в данный момент центральным является только палестинский вопрос. Я был ошеломлен таким ответом. Он стал поворотным пунктом в моем отношении к тому, как поставлено изучение Среднего Востока в США. Имя этого пожилого ученого – Джон Эспозито. Позднее он стал профессором Центра «Христианско-мусульманского взаимопонимания» в Джорджтаунском университете, который интенсивно финансируется принцем Аль-Валидом ибн Талалом, основным саудовским «донором» ряда американских университетов.

Почти десять лет я добросовестно посещал ежегодные конференции американской Ассоциации по изучению Среднего Востока (MESA). Секции, посвященные обсуждению вопросов о необходимости противостояния панарабистским, исламистским или авторитарным режимам, устраивались на них очень

редко. Я знаю десятки специалистов, чьи доклады систематически отклонялись только потому, что касались запретных тем и содержали критику доминирующих политических и религиозных элит арабского мира. Существовали две «красные черты», которые никому нельзя было переступать: разоблачение джихадизма и тема гражданских прав меньшинств и женщин.

В то время как исламистские восстания и террористические группы творили бесчинства по всему региону, жрецы науки из MESA вырабатывали странные концепции для объяснения этих явлений. В середине 1990-х гг. на вопрос о корнях массовых убийств в Алжире, устроенных салафитами, профессор Джон Энтелис (с которым я встречался и имел беседы несколько лет спустя) ответил, что существуют два типа исламистов: «ненасильственные» и «плохие парни», «разочарованные внешней политикой Запада». Таким образом, следует вывод: оба типа не представляют серьезной проблемы, поскольку насилие можно остановить, изменив внешнюю политику США.

То, до чего докатились американские и европейские научные круги (за редким исключением) в своем укрывательстве сущности идеологии джихадизма и его преступлений против прав человека, демонстрирует один факт. К концу 1990-х гг. апология достигла своего зенита: гарвардская группа направила приглашение делегации «Талибана» прочитать студентам лекции об их достижениях в Афганистане. Это случилось за месяц до событий 11 сентября.

Сообщество исследователей Среднего Востока в Америке и в западном мире в целом напоминает неприступную крепость. Если ты не являешься яростным сторонником их тезисов, ты – изгой, отринутый основным ученым сообществом.

Другой потрясающий случай (в дополнение к сотням аналогичных случаев с моими коллегами) произошел со мной в 1990-е гг., когда я занимался поиском профессора истории для нашего университета во Флориде. Мы просматривали резюме претендентов, и мне было поручено связаться с профессорами, на которых ссылался один из кандидатов, по чистой случайности – чернокожий с юга Судана. Вакансия была на кафедре истории Среднего Востока и Северной Африки. Один из профессоров из университета Лиги плюща, которого молодой кандидат назвал своим наставником, сказал мне по телефону: «Я бы не советовал брать его в преподаватели». Когда я спросил, почему, профессор сказал мне: «Потому что он с юга Судана. Он черный». Предположив, что из-за моего арабского имени я должен каким-то образом поддержать его позицию, он добавил: «Эти парни выступают против арабского правительства в Хартуме. Он критикует арабов»!

Профессор, родившийся в Америке, не араб и не африканец, говорит мне, что я не должен брать талантливого ученого с юга Судана, потому что он чернокожий и это может огорчить режим в Хартуме. Разумеется, он действовал в рамках консенсуса специалистов по Среднему Востоку, полностью лояльных к своим финансовым «донорам» – могущественным обладателям нефтедолларов. Сейчас я с глубоким сожалением понимаю, насколько проникновение нефтедолларов коррумпировало целые сегменты высшего образования в США, где, как считается, свободы и равные возможности доступны всем.

Чтобы проверить эту теорию, в середине 1990-х гг. я направил в Ассоциацию изучения Среднего Востока заявку на исследование, посвященное этнической идентичности ливанских христиан и состоянию современного ливанского общества. Как я и ожидал, заявка была немедленно отвергнута. В споре «верховные жрецы» попытались защитить свою позицию. На следующий год, продолжая проверять свою теорию, я направил другую заявку, на этот раз уже критически настроенную по отношению к ливанским христианам за их «изоляционизм». Адепты панарабизма лелеют эту идею. Как и ожидалось, Ассоциация охотно приняла эту заявку.