Революция не всерьез. Штудии по теории и истории квазиреволюционных движений
Шрифт:
общественная собственность на средства производства (которая странным образом отождествлялась с коллективной) сочеталась с товарно-денежными отношениями и рыночной экономикой;
в концепции давалось описание трех разнородных форм и систем «делегированного самоуправления» одновременно и т. д.
Доктрина «общинного социализма» с самого начала подверглась резкой критике (в том числе в рядах КАС) и послужила одной из причин постоянных расколов КАС. К 1997 г. даже среди немногочисленных членов КАС сторонников «общинного социализма», насколько можно судить, не осталось.
Несмотря на это, попытку создания концепции «общинного социализма» надо признать выдающимся фактом духовной жизни анархистского сообщества в СССР/ России — уже хотя бы потому, что, во-первых, другой такой попытки развития и модернизации анархистских идей в 80–90-е гг. российскими анархистами предпринято не было, а во-вторых, эта концепция фигурировала некоторое время в качестве развернутого теоретического программного документа крупнейшей анархистской организации в СССР/России.
Единственным у анархистов примером разработки самостоятельной подробной теоретической модели, помимо концепции «общинного
В 1997 г. в анархистском сообществе России оставалось только два человека, пытавшихся вести теоретическую работу: Вадим Дамье и Петр Рябов. Однако в своих теоретических поисках они ушли очень далеко от собственно анархизма.
Единственное, что идеологически объединяет сегодня всех, кто именует себя в России «анархистами», — это приверженность анархистской традиции демонизации государства как социального института и приверженность анархистскому принципу «свободы личности». Однако и здесь чистота анархистских позиций сильно нарушена: подавляющее большинство современных российских анархистов воспринимает в качестве источника социального зла, равного государству, частную собственность, капитал и классовое неравенство (что надо признать влиянием марксистской традиции), а часть анархистов очень далеко ушла от обожествления «свободной личности» в сторону принятия такого идеала коллективизма, который предполагает безусловный приоритет интересов общества (человечества, коллектива) над интересами личности. Все это свидетельствует об очень сильной степени разложения чисто анархистской идеологии в среде российских анархистов и о стремлении анархистского сообщества выйти за рамки привычных анархистских идеологем.
В обозримом будущем, безусловно, нужно ожидать развития части наличных тенденций в леворадикальном сообществе.
Первой из таких тенденций можно считать уже сейчас заметное нарастание внутреннего радикализма леваков и степени неприятия ими внешнего мира вообще, социального строя и политического режима России в частности. Похоже, это связано, среди прочего, с вымыванием из леворадикальных кругов наиболее умеренных представителей движения и наиболее «нормальных». Например, группы наиболее умеренных и наиболее социально адаптированных студентов — членов «Студенческой защиты» в провинции явно демонстрируют стремление порвать с леворадикальной традицией и избавиться, сохраняя название, от имиджа «бунтарей». Одновременно с таким групповым выходом из левацких рядов широко практикуется и индивидуальный.
Если не считать «пролетаристов» и «Студенческую защиту», леваки уже сейчас медленно превращаются, теряя массовость, в своеобразное гетто — замкнутый мирдесоциализированных фанатиков, экстремистов (по образу жизни и по образу действия), неудачников, маргиналов. Уже сейчас заметно, что по мере развития этого процесса в рядах леваков нарастает удельный вес лиц психически неуравновешенных (и даже откровенно нездоровых), зависимых от алкоголя и наркотиков, а также предпочитающих нигде не работать и живущих за чужой счет (родителей, любовников или любовниц, у троцкистов — за счет иностранной помощи). Надо иметь в виду, что «попутчики», маргинализация которых сопровождалась их деполитизацией, из леворадикального сообщества в основном уже выпали — и сейчас маргинализируются уже «неисправимые», «идейные» леваки, которые, как известно, склонны всякое ухудшение своего имущественного или социального статуса увязывать с несовершенством социального или политического строя (и обладают достаточным теоретическим багажом для такой увязки). Следовательно, к идейному неприятию внешнего мира, социального строя и политического режима в России у этой части леваков прибавляются и основания для личной неприязни.
Таким образом, усиление экстремистских настроений леворадикалов подпитывается их дальнейшей маргинализацией, а также и чувством нарастающего бессилия, связанного с упадком и кризисом движения. Естественно, это должно толкать часть леваков к демонстративно экстремистскому поведению — в надежде привлечь к себе внимание как СМИ, так и «угнетенных масс», во-первых, и компенсировать чувство собственного бессилия — во-вторых. Такой демонстративный экстремизм уже проявлялся неоднократно в последние годы — ив значительной степени был спровоцирован примером «Студенческой защиты», создавшей себе имидж «самой крутой» левацкой организации за счет студенческих беспорядков. Но если студенческие беспорядки 1994–1995 гг. приводили к определенным результатам (удовлетворение властями требований студентов, создание организаций «Студенческой защиты» на местах), то аналогичное экстремистское поведение в будущем чем дальше, тем больше обречено носить самоцельный и самодостаточный характер. [474]
474
В отличие от предыдущих этот прогноз реализовался лишь отчасти, то есть в «извращенном» виде: описанные леваки оказались слишком слабы и разобщены для такого поведения, а их место заняли в начале XXI в. Авангард красной молодежи (АКМ) и резко полевевшая НБП.
Психологическая готовность для такого поведения в левацком мире (в первую очередь среди анархистов) уже заложена. Окружающий мир однозначно воспринимается леваками не просто как недружественная, а как откровенно враждебная среда, и потому переход к агрессивному поведению представляется им естественным — по известной формуле «всякое революционное насилие есть ответное насилие»: «Самозащита — это реакция на окружающую среду, если этот мир угрожает тебе — ты должен его убить». [475]
475
План работы на всю оставшуюся жизнь. — RWCDAX (Саратов— М.), № 1.
Лидер Инициативы революционных анархистов (ИРЕАН) и «Студенческой защиты» Дмитрий Костенко в знаменитом тексте «Назад к Нечаеву», сам того не осознавая, зафиксировал именно такое психологическое состояние — состояние готовности к конфликту с внешним миром (и даже стремление к такому конфликту — пусть и самоубийственному): «Вместо свободных территорий мы предлагаем свободные сообщества, когда люди, продолжая жить в отвратительных условиях капиталистической действительности, заключают между собой договор… становятся в отношениях между собой свободны и живут по своим законам. Своего нельзя обмануть, а во внешнем мире допустимы любые средства, можно лгать, красть, мошенничать, печатать фальшивые деньги, клятвопреступничать, присягать и отрекаться по двадцать раз на дню, заключать любые альянсы, лишь бы во вред Системе». [476] Безусловно, сам Костенко понимает, что создание «автономных сообществ», находящихся в открытом конфликте с внешним миром, — это вариант гражданской войны (без «освобожденных территорий», то есть вариант «диффузиро-ванной гражданской войны», какую вели с властями «Красные бригады» в Италии, РАФ в ФРГ, «Тупамарос» в Уругвае и ведут ЭТА в Испании, ИРА в Великобритании и т. п.). Однако гражданская война уже перестала быть пугалом для леваков. Ищущий пути примирения с религией «последний теоретик» КАС Петр Рябов, которого его оппоненты в анархистском движении называют «кабинетным анархистом», с неожиданной резкостью пишет: «Расхожий штамп советского неформалитета — святая убежденность в том, что «гражданская война — это наихудшее зло»! Но неужели это так? Нет — гражданский мир, мир рабов с деспотами, мир палачей с жертвами — хуже всего!» [477] Интересно, что эта апология гражданской войны датирована еще июлем 1992 г. (хотя и опубликована позднее) — то есть тогда же, когда другой видный деятель КАС — Влад Тупикин самым сильным обвинением против Лимонова считал обвинение в «желании гражданской войны». [478]
476
Назад к Нечаеву. Идеологическое постановление Президиума Верховного Совета Центрального Комитета Инициативы РЕВОЛЮЦИОННЫХ АНархистов России, Беларуси, Казахстана и Литвы. — Черная звезда, № 14. С. 9
477
Рябов П. Неформальное движение как высшая и последняя стадия… — Крамола, 1993, № 1. С. 60.
478
См.: Потапов В. Новая война Эдуарда Лимонова. — Солидарность, 1992, № 21.
П. Рябов — один из наиболее теоретически грамотных анархистов в России — безусловно, лишь отражает общую картину психологической маргинализации значительной части анархистского сообщества и тенденцию к добровольному замыканию части этого сообщества в духовно-моральном гетто: «Борьба с Системой — это борьба не только и не столько против конкретной Власти, сколько, как это ни парадоксально, — против общества, против народа, против самого себя… Тут мало разума, тут нужно отчаяние и ненависть…»; [479] «У сегодняшнего революционера нет ни почвы под ногами, ни веры в светлое будущее, ни культурной «среды обитания», ни теоретиков и мучеников движения, ни живых традиций, — ничего, кроме одинокой и субъективной жажды—до конца противостоять Дракону Системы». [480]
479
Рябов П. Неформальное движение как высшая и последняя стадия… — Крамола, 1993, № 1. С. 60.
480
Его же. Анархические письма. Письмо первое. — Наперекор, № 5. С. 7.
В принципе подобное идейно-психологическое состояние у представителей внесистемной оппозиции возникает на стадиях, предшествующих переходу к более радикальным формам деятельности, например к индивидуальному террору. Это прослежено исследователями и на примере западных леваков 60-х гг., и на примере русских революционеров XIX в. [481] И хотя в самое последнее время интерес к различным методам вооруженной борьбы в левацком мире, как уже говорилось выше, чрезвычайно обострился, а в «Черной звезде», например, уже всерьез пишется то, что в 1991 г. из соображений подросткового «стёба» писал О. Новиков в газете «Че», [482] едва ли можно ожидать перехода известных лиц и структур леворадикального мира к практике индивидуального политического террора или иным формам систематического политического насилия. Другое дело, что опубликованные в леворадикальной прессе апологетические статьи о революционном терроризме, инструкции по изготовлению и применению взрывчатых веществ и тому подобные материалы могут «вдохновить на подвиги» некоторых читателей из числа самых молодых или наиболее отчаявшихся. Однако еще вероятнее, что такую роль могут сыграть примеры чеченской войны или широкомасштабного уголовного террора последних лет.
481
См.: Sole R. Le defi terroriste. P., 1979. P. 174–178; Пантин И. K., Плимак Е. Г., Хорос В. Г. Революционная традиция в России. М., 1986. С. 234–239,254–255,265–269.
482
Ср.: Черная звезда, № 14. С. 8–9 и Че (Солигорск), № 2.