Ревущие сороковые
Шрифт:
Толпа росла. Из города на легковых машинах, на мотоциклах, велосипедах и пешком прибывали любопытные кейптаунцы. Всем хотелось услышать песни, доносившиеся из радиорупоров «Салюта», и вблизи взглянуть на русских, которые не только устояли против гитлеровцев, но и победили их.
Кейптаунцы часами глазели на наши суда. Мулаты и негры с опаской поглядывали на полицейских, тайно слали приветы и поднимали сжатый кулак на уровень плеча. Компартия в Южно-Африканском Союзе запрещена, она преследовалась. За малейшее проявление симпатий к нам можно было попасть в тюрьму.
Переговоры с властями, возня с документами, выдача валюты… Только под вечер стали сходить по трапу флагмана норвежские жиро-вары, раздельщики и гарпунеры. Все они имели вид залихватских гуляк, надумавших вознаградить себя за долгое плавание и вынужденное воздержание- Даже старики переоделись в добротные, хорошо отутюженные костюмы, шляпы надели набекрень. Они решили тряхнуть стариной и не обещали быстро вернуться в свои каюты.
К норвежцам кинулись зазывалы ночных баров, агенты гостиниц. Но старые моряки, не раз бывавшие в Кейптауне, расталкивая толпу, пробивались к стоявшим в стороне такси и укатывали к призывно мигающим, вертящимся, разноцветно переливающимся огням большого города.
А нам, русским, было сообщено, что лишь утром мы получим разрешение на выход в город.
— Эх, хочется посмотреть, как буржуазия разлагается! И чего держат, — сокрушенно вздохнул Трефолев.
— Еще наглядишься, — заверил боцман. — Честно скажу — радости тут мало. Видывал я людей, которые потом всю жизнь маялись. Так что советую, ребята, поскромней… не вздумайте какую-нибудь кралю подцепить.
— Не пугай, Тарас Фаддеевич, сами с усами.
— А я и не пугаю. Только советую не делать того, что советскому человеку не к лицу. От скромной жизни еще никто не помирал.
— Вприглядку советуешь или как по-иному? — не без ехидства спросил механик Мор-гач.
— Не о тебе забота, Борис Тихонович, — ответил Демчук. — Ты в тираж выходишь.
— Зря так думаешь, — возразил Мор-гач. — Смотри, даже Ула Ростад вырядился. А я что же, вместо него старикашку разыгрывать должен? Какие на этот счет будут указания?
— Иди-ка ты, братец, к… киту под хвост, пока по шее не схлопотал. Вот какие у меня указания.
— Что-то больно вежлив, — не унимался Моргач. — Даже неловко делается, мельчает боцманское племя.
— Не тебе судить, мельчает или не мельчает.
Первая группа экскурсантов отправлялась в город после завтрака. В автобусе я очутился рядом с переводчицей Шурочкой. Нас разделял только проход. Девушка искоса взглянула на меня.
— Опять недовольны? — спросил я. — Хотите, чтобы, пересел?
— Нет, наоборот. Вы сильны в английском? — Слабоват, едва спикаю.
— Могу составить компанию. Буду переводить. Хотите?
— С великим удовольствием.
— Шурочка, а мы тоже по-английски ни бе ни ме. Возьмите и нас с собой, — с разных сторон начали напрашиваться парни. — Штурман, говорят, женат.
— Вот поэтому-то выбор пал на него. Мне ухажеров не нужно, — обескуражила всех Шурочка. — Штурман, кроме того, говорят, историю Кейптауна изучал. Будете моим гидом? — обратилась она ко мне.
— Есть, — ответил я.
От порта в город пролегало широкое асфальтированное шоссе, с обеих сторон его виднелись пустыри, захламленные свалками.
У въезда в лабиринт городских улиц, на крошечной площади, нас встретил высившийся на постаменте голландец Ван Риебик. Я объяснил Шурочке, что три столетия назад этот суровый господин колониалист основал в Южной Африке новый город Капштадт, переименованный позже в Кейптаун. Соотечественники Ван Риебика — буры, захватив лучшие земли у африканского народа банту, не пожелали делиться с англичанами и взялись за оружие. Так началась англо-бурская война…
Все это я вычитал в справочнике, поэтому мог рассказывать без запинок.
— Вы помните песню «Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне»? — спросил я у Шурочки.
— Помню, — ответила она. — Ее пел дедушка.
— Верно, это песня наших отцов и дедов! Вот где-то в этих зарослях родился закон для всех воюющих: не давай от одной спички прикуривать третьему. Когда в темноте прикуривал первый солдат, бур хватал ружье, стоило спичке переместиться к трубке второго, — бур брал огонек на прицел, а в третьего стрелял и попадал в лоб…
Автобус с экскурсантами тем временем подкатил к высокому обелиску, воздвигнутому британцами в начале двадцатого века в честь победы над бурами. Мы вышли на площадь, чтобы лучше рассмотреть фигуры колониальных солдат, идущих слева и справа в атаку.
— Эти пехотинцы стоят здесь с ружьями наперевес, чтобы буры, негры, индийцы и мулаты не вздумали вновь бунтовать, — продолжал я объяснять Шурочке. — Так что советую сильно не загорать, иначе примут за хорошенькую мулатку и отправят ублажать плантаторов.
Я готов был молоть любую чушь, лишь бы казаться веселым и остроумным.
В автобусе мы сидели рядом и вместе рассматривали высокие каменные дома в центре города, смеялись над допотопными кабриолетами и нарядными лошадками, трюхающими рядом со сверкающими лимузинами. Иногда мы перегоняли краснокожих и чернокожих рикш, катящих легкие коляски с седоками. Эта смесь Европы и Африки, старого и ультрасовременного поражала нас.
На пестрящей рекламами шумной Адерлей-стрит мы покинули автобус и пошли пешком. Шурочку то и дело притягивали к себе сверкающие витрины. Уцепясь за мою руку, она просила не спешить. Ей хотелось все рассмотреть, запомнить цены, крупно написанные на табличках.
В одном из магазинов предприимчивый хозяин успел вывесить для нас пригласительный плакат: «Добро пожаловать! Здесь разговаривается для русских»..
Посмеявшись над кейптаунским знатоком русской грамматики, Шурочка все же затащила меня в гостеприимно распахнутую дверь. Следом двинулись и наши парни.
В безлюдном магазине было прохладно. Встречать покупателей выбежал сам хозяин. Узнав, что к нему забрели русские китобои, он немедля вызвал переводчицу — дряхлую англичанку, которая по-русски говорила так скверно, что ее ответы невозможно было сразу понять. Лишь с помощью Шурочки нам удалось приобрести то, что хотелось.