Реввоенсовет (часть сб.)
Шрифт:
Из своих запасов Димка притащил ломоть хлеба и вчерашнюю колбасу.
Раненый был голоден, но ел мало и все больше пил воду. Помимо того, что пуля зеленых прохватила ему ногу, он почти три дня не имел ни глотка воды и был сильно измучен.
Жиган и Димка сидели почти все время молча, так как, кроме нескольких отрывистых фраз, незнакомец пока не сказал ничего. Глаза у него заблестели теперь лихорадочно и ярко.
— Мальчуганы! — окликнул он уже совсем ясно. И по голосу теперь Димка еще раз узнал в нем незнакомца, крикнувшего гневно на Головня. — Мальчуганы, вы славные
— Не должны бы, — неуверенно вставил Жиган.
— Как, дурак, не должны бы? — вспыхнул Димка. — Ты говори: нет — и все… Да вы его не слушайте, — чуть не со слезами в голосе обратился он к раненому. — У него, ей-богу, дурость вроде как в башку заходит. Вот провалиться мне, все обещал только, а то и взаправду вздую.
Жиган, который и в самом деле не имел никакой задней мысли, сообразил, что сболтнул что-то несуразное, и ответил извиняющимся тоном:
— Да я, Дим, и сам… что не должны бы, значит… ни в коем случае…
И Димка увидел, как незнакомец улыбнулся второй раз.
— Хорошо, хорошо, — я верю, только вы теперь не убегайте из дому, ребятишки.
И Димке, которому перед тем важным, что было теперь перед ним, побег показался таким далеким и ненужным, что он ответил твердо за двоих:
— Нет, мы не побежим…
За обедом Топ сидел-сидел, да и выпалил:
— Димка, давай гвоздь, а то я мамке скажу, что ты колбасу воробушкам таскал.
Димка чуть не подавился картошкой и громко зашумел табуреткой. К счастью, мать вынимала в это время из печки похлебку, а бабка была туговата на ухо, а Головень еще только входил в хату. И Димка шепнул Топу, толкая его ногой:
— Вот дай пообедаю… у меня уже припасен, хороший…
«Чтоб тебе неладно было! — подумал он, вставая из-за стола. — Вот дернуло за язык». И так как никакого гвоздя у него не было, то он остановился на дворе, раздумывая, откуда бы раздобыть. После некоторых поисков и долгих усилий в сарае из стены он выдернул здоровый железный гвоздь и отнес его Топу.
— Большой больно, — остался недовольным Топ, внимательно рассмотрев толстый, неуклюжий гвоздь.
— Что большой? Вот оно и хорошо, Топ. А что маленький, заколотил, ну и все, а тут долго сидеть можно: тук-тук!.. Хороший гвоздь!
Вечером Жиган стянул у Онуфрихи небольшой кусок чистого холста для повязки раненому…
— Ёду где-нибудь достать надо…
— Какой-такой ёд?..
— Желтый, жгучий… как задерет, взвоешь прямо, а потом сразу затянет. У нас, как стояли солдаты, мне мамка на руку налила…
Из своих запасов Димка захватил кусок сала поздоровей и направился на другой конец села к попадье. Вместо нее дома он застал отца Перламутрия, который в одном подряснике и без сапог лежал на кушетке. Он был, по-видимому, в самом хорошем расположении духа. Напротив него на стене висела картина, где какой-то седовласый старец с необыкновенно морщинистым лицом сидел, упершись локтем на стол, а перед ним шли облака или что-то вроде облаков, из-за которых выглядывали женские лица неимоверной красоты, кубки с выпирающим, как мыльная пена, вином и бал, или, вернее, уголок бала… В бешеной мазурке проходила пара, он — ловкий, с шеей, поднятой до пределов возможного, а она — легкая, розовая, как мечта, с длинным шлейфом и талией, необыкновенно грациозной и изогнутой. Под этой картиной была подпись: «Воспоминания о минувших юностных днях».
Вошел Димка нерешительно, завернутый кусок сала держа за спиной.
— Здравствуйте, батюшка.
Отец Перламутрий вздохнул, перевел с картины взгляд на Димку и спросил, не поднимаясь:
— Ты что, чадо? К матушке либо ко мне…
— К матушке…
— Гм, ну, а поелику она пока в отлучке, я за нее….
— Мамка прислала, пойди, говорит не даст ли попадья, матушка то есть, ёду малость, и пузырек вот прислала… ма-хонький.
— Пузырек? Гм… — с сомнением кашлянул отец Перламутрий и окинул Димку внимательным взглядом.
— Пузырек… А ты что, хлопец, руки назад держишь….
— Сала тут кусок. Говорит, если нальет матушка, отдай ей в благодарность…
— Если нальет, говоришь…
— Ей-богу, так и сказала.
— О-хо-хо, — вздохнул отец Перламутрий, приподнимаясь. — Нет, чтобы просто прислать, а то вот: «если нальет». — И он вздохнул с сокрушением. — Ну, давай, что ли, сало-то. Да оно старое!
— Так нового не кололи же еще, батюшка!
— Знаю я, что не кололи. Можно бы пожирней, хоть и старое. Пузырек где? Что это мать тебе целую четверть не дала? Разве возможно полный?
— Да в ём, батюшка, два наперстка всего. Куды меньше?
Отец Перламутрий постоял в нерешительности, потом добавил:
— Ты скажи-ка, пусть лучше мать сама придет, я ей прямо и смажу, а наливать к чему же?
Но Димка отчаянно замотал головой.
— Нет, вы, батюшка, наливайте, а то мамка наказывала: «Как если не будет давать, бери, Димка, сало и тащи назад».
— А ты скажи ей: «Дарствующий да не печется о даре своем, ибо будет тогда пред лицом всевышнего дар сей всуе». Запомнишь?
— Запомню!.. А вы все-таки наливайте, батюшка.
Отец Перламутрий надел туфли на босую ногу — причем Димка подивился их необычайным размерам — и, прихватив с собой на всякий случай сало, ушел с пузырьком в другую комнату.
Через несколько минут он вышел, подал Димке пузырек.
— Ну вот, только от доброты своей. А у вас куры несутся, хлопец?
«От доброты меньше полпузырька налил», — обиделся Димка, а на повторенный вопрос о курах, выходя из двери, ответил сердито:
— У нас, батюшка, кур нету, один петух только…
Отец Перламутрий удивился здорово и хотел еще что-то спросить у Димки, но того уже и след простыл. Тогда он запахнул покрепче подрясник, так как увидел некоторую неприличность в своем туалете, и, улегшись на диван и откашлявшись, взял одну ноту, потом другую погуще, а потом прочел основательно первый стих «На реках вавилонских». Полюбовавшись благозвучностью своего голоса, хотел было отец Перламутрий продолжать дальше, но в это время из-за двери выглянула красная повязанная голова только что вернувшейся из бани матушки и проговорила сердито: