Рейд ценою в жизнь
Шрифт:
Голова приходила в норму, вернулась способность анализировать. Если все прошло по плану, в данный момент немцы обшаривали окрестности Щучьего озера и заброшенное лесозаготовительное предприятие. Никаких следов русских там, понятно, нет, и немцы поймут, что их провели. Тогда они растянутся на юго-восток, на юго-запад – насколько позволят людские ресурсы, выставят посты на возвышенностях, возможно, мотоциклетные. Дело на тормозах не спустят – когда о случившемся узнает командование расквартированных в округе войск, приказ будет однозначный: принять все меры по недопущению! Местность заблокируют,
Народ приходил в себя, уже пошучивал. Шлыков оседлал пенек, набивал самокрутку – папиросы он категорически игнорировал, считая их отравой для организма. Бойцы припадали к фляжкам с водой, с любопытством поглядывали на тело в траве.
Немец стонал, грудь тяжело вздымалась. Оторвались пуговицы на кителе, растрепалась и обвисла диагональная алая нашивка на уровне грудной клетки. Мундир превратился в жалкое зрелище, как и сам майор – он был измазан, как кочегар, в волосах запеклась глина. Пленник приподнялся на локте, обвел присутствующих мутным взором. Свободная рука поползла к поясу, где всегда находилась кобура. Кажется, вспомнил, отвисла челюсть, на сером лице проступила скорбная мина.
– Не хотите с ним поговорить, товарищ лейтенант? – предложил Мостовой. – Ну просто так, чтобы время скоротать. Вы один по-немецки понимаете. А мы, как все, на уровне детсада: «Хенде хох», «шнелле», «цурюк»… Что там еще?
– Русише швайн… – процедил немец сквозь стиснутые зубы.
– Точно, и это тоже, – встрепенулся Мостовой. – Может, по кумполу ему съездить?
Немец ругался, при этом злобно таращился на Шубина. Челюсть перекосилась, лицевые мышцы свела судорога. Произносимые слова были неприятны для слуха. Бытовало мнение, что немецкие ругательства не такие ядреные, как русские, однако и они в большом количестве могли довести до греха. Оплеуха вышла звонкой. Подломился локоть, майор уронил голову.
– Не нуждайся мы в «языке», я бы его прикончил, – признался Вожаков. – А еще бы нервы помотал перед смертью, чтобы вчувствовался и понял, за что его… Ненавижу эту мразь. Посмотрите, товарищ лейтенант, он даже сейчас нас за людей не считает.
– Что вам нужно от меня, русские свиньи? – хрипло выдавил пленник. – Вы ответите за все, что сделали, мы будем убивать вас всех, уничтожим всю вашу страну, где живут одни дикари…
– Стало быть, себя вы считаете лучшим представителем высокоразвитой европейской цивилизации? – вкрадчиво осведомился Глеб. – Несете свет и просвещение в недоразвитые варварские массы?
Немец закашлялся. Услышать что-то подобное на родном языке он явно не рассчитывал.
– Представиться не желаете? – миролюбиво спросил Глеб. – С вами разговаривает командир взвода полковой разведки лейтенант Шубин.
– Я не желаю с вами разговаривать, – отрезал немец, – вы не в том звании, чтобы я мог с вами общаться на равных. Я требую, чтобы меня немедленно отпустили, и в таком случае я могу гарантировать, что после поимки вас не расстреляют, а поместят в концентрационный лагерь, где вы будете жить и работать в человеческих условиях. В случае же добровольного перехода на нашу сторону мы гарантируем вам даже больше…
– Что он бормочет, товарищ лейтенант? – спросил Бурмин.
– Чушь городит, – отмахнулся Шубин. – Он еще не осознал, куда попал. Или надеется, что его освободят, а то, что сейчас происходит, – всего лишь приключение.
– Нам придется постараться, чтобы именно так не оказалось, – проворчал, отворачиваясь, Герасимов.
– Постараемся. Что бы с нами ни случилось, для него в любом случае все кончено. Чем быстрее он это поймет, тем лучше.
– Хотите подружиться? – хмыкнул Багдыров.
Немец не унимался. Выслушивать все это в последние минуты отдыха было неприятно. Глеб не поленился, резко перевернул немца и утопил его физиономию в гумус. Пленник подавился, стал отплевываться.
– Знатный у нас «язык», – сказал Шлыков. – Целый майор, да еще и штабист, на такую удачу мы даже не рассчитывали.
– А я вот в детстве говяжий язык любил… – с ностальгическими нотками протянул Мостовой. – Любимое лакомство было. Отец в Наркомтруда работал, деньги водились. Мама в субботу утром шла на базар, покупала язык, а вечером варила, снимала с него пленку. Потом чесночком посыпала, можно еще и морковкой… М-м, объедение… – лицо разведчика превратилось в лицо ребенка. – А отец с водочкой предпочитал… Потом с деньгами стало туго, комиссариат упразднили, он простым бухгалтером на завод устроился…
– Издеваешься? – проворчал Герасимов. – И что теперь, мы этот твой язык должны представлять и слюной обтекать? У нас в мешках только пшенка, и ту товарищ лейтенант не даст съесть, потому что дальше погонит…
– Все, подъем! – опомнился Шубин. – Молодец, что напомнил. Направление прежнее – юго-запад. Смотрим во все глаза. До темноты должны добраться до болот – иначе в трясине ночевать придется. Смеркаться скоро начнет, – Шубин посмотрел на часы, – через минуту выступаем.
– Опять тащить немчуру? – расстроился Шлыков. – Товарищ лейтенант, не много ли чести? Пусть сам идет, не маленький. И нам легче, и быстрее будет, и не упустим в дороге ничего.
– Не уверен, что он пойдет по доброй воле, – Глеб почесал переносицу, – не тот характер, строптивый больно. Понимает ведь, шельмец, что нам его смерть не выгодна.
– Давайте аркан сделаем, – предложил Вожаков. – У меня веревка есть. Соорудим короткий поводок, шею обмотаем. С арканом точно борзеть не будет.
– А что, хорошая мысль, – воодушевился Бурмин. – Потащим на поводке, и пусть только попробует рыпнуться.
– Мастерите быстрее свой аркан, – усмехнулся Глеб. – Времени – минута, дважды не повторяю.
Сразу стало легче. Группа прошла сквозь осинник, форсировала крутой овраг. Маршрут изменили, деревня Беженка теперь отдалилась. Скорость выросла, силы уже не тратились на ненужные движения. Над пленным не издевались, аркан на горле выполнял лишь усмиряющую и направляющую функции.
Немец злобно шипел, стрелял глазами. Руки были связаны в запястьях. Он перестал ругаться и явно вынашивал опасные замыслы. В какой-то миг Вожаков отвлекся, приподнимая сук, – немец рванулся, вырвалась из рук поводыря веревка, упругая ветка чуть не треснула Вожакова по лбу.