Рейд Рейд «Черного жука». Зеленый фургон. Агент особого назначения. Кобра под подушкой
Шрифт:
Тогда я и опубликовал свое первое интервью о "перенесении частных признаков в наследство" со снимками куцых родителей и куцего потомства. А кстати и портрет свой. Ну-ка, пусть бы попробовали выступить против меня эти метафизики-идеалисты.
Ведь, Федя дорогой, ведь руки греют, пока дом горит. В чем тут секрет? Пока советская наука - очень молодые всходы. А всходы не полют из-за боязни потревожить молодые корешки, выдергивая "плевелы". Ведь пока подрастут советские ученые и большевики начнут "полоть", "очищать поле от плевелов",
Ведь в своей безумной радости бытия большевики готовы каждую былинку научную лобызать. Ведь, как ты знаешь, прошлый год в крупнейших советских газетах было опубликовано, что некто "инженер" Федоров 14 ноября полетит на Луну на изобретенном им аппарате. А чем я виноват, что из-за своего бескультурья большевики не могут плевелы отличить от пшеницы? Мне наплевать на их "исторически гнетом самодержавия обусловленное бескультурье". Пока подрастут советские ученые - уйду далеко. Я никому не давал права открывать у меня на "революционные издержки" куски с моего вкусного и питательного стола.
Я хочу жить хорошо, и чхать мне на то, что рабочие во всем посадили себя на "жестокую норму питания". Я узрел их безумье и не хочу ему служить.
Какое мне дело до того, что проведут они пятилетку или не проведут? Если не проведут, я голодать все равно не буду. Своих ученых Советская власть кормит не худо за счет отчислений от своего пайка. Ну и пусть какой-нибудь энтузиаст Сидорин еще хоть на дециметр стянет поясок у своего Колечки или у своей дочурочки и обойдется без мяса, без масла, уступив его мне. А если большевики проведут пятилетку - па-а-жа-луйста. Я вместе с ними "гордо вступлю" в социализм. Па-ажа-пажа...
В своей работе, Федя, у меня немало искусства. Не шути делом. От множества куцых родителей у меня все потомства родятся с хвостиками, но я подкладываю в гнезда желатиновые капсульки, под животиками мышей, с отмораживающими средствами. От теплоты желатин тает в жидкости, естественно, мышатки мажутся больше всего конечностями, и уже через пару дней в каждом потомстве у некоторых начинают "отмирать" хвосты. Выбраковываем. Хоть день и ночь следи за мной. Это я уже практикую и довожу этот прием до совершенства. А когда дойду до совершенства, тогда я назначу аспирантов на непрерывное дежурство следить за процессом "отмирания хвостов" и измерять их миллиметрами.
Милый Федя, ну чем я рискую? Пока большевики предоставляют науке "широкое поле", а когда "всходы окрепнут" и за меня в конце концов примутся, я воскликну: "Как вы, большевики, наступаете на горло науке? Разве я не имею права делать научные опыты? Ну, пусть я ошибался, пока не удалось, но потом, потом удастся". Да полегонечку за границу об этом шукну - мол, вот образец травли большевиками своих ученых.
Федя, мой решительный братский совет: я тебе рекомендую попробовать "изобрести" что-нибудь.
Послушай же моего совета и действуй быстро, напором.
Возьми за руководство "большевистские темпы".
Послушаешь меня - благословишь жизнь. Еще раз говорю: брось свой отроческий идеализм. Помни - "все на благо человека". Знай, Федя, что "чистота души" и так называемая порядочность сданы человечеством в музей еще в прошлом столетии. И, наконец, пиши, или я прекращу переписку с тобой.
Обнимаю тебя, родной,
твой брат Л.Клягин".
Письмо третье
"Наиглубочайшеуважаемый Егорий Ксенофонович!
Спешим вас поздравить с успехом в делах рук ваших. От нашей супруги твоей супруге тоже поклон ниский.
Наиглубочайшеуважаемый Егорий Ксенофонович, наипаче благодарим вас, что ты выручил меня енотами. Все шкуры довез я в наилучшем виде и в сохранности упаковал про черный день. Ждите от меня гостинец в отблагодарность за твою заботу, что не забываете вы как своего друга и бывшего ротного фершала, которого вы по моей товарищеской дружбе в кличке Царем прозвали.
А еще наинижайше прошу вас, если у тебя на охотничьем складу соберется партия соболей, то я по уведомленью наиспешно прикачу и тоже в убытке не оставлю, как на жалованьи вам наипаче не сладко.
Наиглубочайшеуважаемый Егорий Ксенофонович, опишу я вам свои новости.
По приезде от вас застал я у себя в селе уполномоченного по сплошным колхозам и хлебозаготовкам, коммуниста Оглоблина из села Олечье.
Понюхал, пошукал - слышу, "нажимают" на нашего брата, трудовика-крестьянина.
Не крестясь, не молясь, я вечерком заваливаюсь к уполномоченному.
– Здрасте-пожалста - такой-то и такой-то.
– Знаем, - говорит, - слышал про вас.
Парень молоденький вовсе. Но отменно наиопаснейши нынче молоденькие. Ну, в разговорец с ним. Вижу, парень не дурак.
Хорек парень. Ну да и мне не привыкать объезжать ихнего брата. Не в первый год болячка присучилась.
Я ему напрямик - бах - улыбочкой:
– Нажимать, - говорю, - прибыли на трудовое крестьянство?
– На трудовое - не ахти, на кулаков, - говорит, - да.
– На кулаков, - говорю, - непременнейше надо, некоторые без пользы для совецкого сплошного социализма безактивничают. Ну, а как, говорю, вы, как наисоображающий человек, ответите: что кобылу, которая наиохотнейше сама везет воз, следует кнутом стегать?
И что же вы думаете, Егорий Ксенофонович? Догадался. Наимгновеннейше догадался.
– Умный, - ответствует, - хозяин такую кобылу не бьет.
– Ну, а бьют дураки? - спрашиваю.
– Дураки бьют.
Тогда я прямым ходом ему:
– На сколько, - говорю, - вы мне посоветуете хлебозаготовки отвести?
– Две тысячи, - говорит.
– Пудов две тысячи? - спрашиваю.
– Нет - говорит, - вешать на килограммы будем твои пуды, на тонны.
– Многовато, - заявляю, - выдающе много. Ведь заметьте, что весь хлебец этот скупать надо. Своего - пудов сто.