Рейд
Шрифт:
Репортер, наблюдатель в идеале должен быть беспристрастным и отстраненным. Но я нарушил чистоту эксперимента самим фактом своего пребывания. Я хотел одновременно быть и рядом, и в отдалении, быть и репортером, и клаймерменом. Ничего не получилось. Мои спутники пришли на флот очень молодыми, почти без прошлого. Стремясь подстроиться под их неискушенность, я свое собственное прошлое держал глубоко закрытым.
И потому прятался и от себя самого.
Лежа в койке рядом с котом, стараясь и мечтая заснуть, я снова погружался в
Плотина дала трещину, открылась течь…. Я понял, почему народ предпочитает держать язык за зубами.
Этот корабль переполнен ожиданием неминуемой гибели, скрашенным лишь легким оттенком неуверенности.
Может быть, сейчас. Может быть, через пару часов. Приговоренный хочет разобраться в своей жизни и все объяснить. Может быть, чтобы кто-то его понял.
Все эти люди только начинают осознавать свою обреченность. Возможно, теперь я смогу узнать намного больше, чем когда-нибудь хотел.
Ощущение обреченности владеет и командиром. Я уверен в этом, хотя он это хорошо скрывает. Его лицо бледнее, улыбка напряженнее, а выражение лица почти все время, как у покойника перед укладкой в гроб.
У этого корабля экипаж из зомби, из трупов, изображающих живых в ожидании неизбежной кремации. Мы мертвы с той минуты, как истребитель подал сигнал.
Мы знаем, что сигнал был. Во время атаки Рыболов успел засечь утечку инстелной связи.
Никастро так апатичен, потому что раньше других все понял.
– Пять минут.
– Осторожно, Неустрашимый. – Я уверен, что мы больше не увидимся. – Располагайся, как дома.
Я укладываю его в койку.
Оружейный отсек затоплен вязкой, словно сироп, тишиной. У артиллеристов было время себя оплакать.
В них не видно страха. Просто покорность судьбе и безразличие. Я думаю, это из-за долгого ожидания. К чему бояться того, что все равно неизбежно?
Страх есть функция надежны. Чем больше надежда, тем сильнее страх. Нет надежды – нет и страха. Я иду в операционный.
Отрывисто звучит сигнал общей тревоги.
– Говорит командир. Переходим в норму для разблокирования поврежденного ракетного подъемника. Всем быть готовыми к длительному клаймингу. Мистер Пиньяц, держите аккумуляторы на минимальном заряде. Мистер Бредли, понизьте внутреннюю температуру до минимально допустимого уровня. Проветрить атмосферу. Освободить и очистить все приемные емкости человеческих отходов. Раздать боевые рационы на три дня. Мистер Вейрес, мистер Пиньяц, отберите рабочие группы. Выдайте им снаряжение и проинструктируйте. Мистер Уэстхауз, по готовности опускайте корабль.
Мы переходим в норму в глубине межзвездной бездны. До ближайшей звезды – три световых года. Вселенная – колодец с чернилами, на стенах которого мерцает горстка светлячков. Властное напоминание о неохватности всего сущего, о том, как бесконечно далека другая жизнь от тонких стен нашего клаймера.
Необходимость действовать постепенно прекращает пандемию мрачного оцепенения. Появились проблески надежды и страха. Ко мне возвращается вера в собственное бессмертие. По мере того как успешно решаются мелкие проблемы, все более достижимой кажется и главная цель – спасение.
А если подумать, как даже Сам Господь найдет нас в середине этого огромного Ничто?
Дел у меня не слишком много. Визуальное наблюдение – пустая трата времени. Рыболов засечет любое движение намного раньше меня. Чтобы убить время, я помогаю дежурным с очисткой параш. Слегка восстанавливает боевой дух. Когда мы заканчиваем, у меня возникает чувство достижения. И оно встраивается в более широкую картину. Чувство такое, будто мы снова безнаказанно подергали за бороду старуху Смерть.
Седьмую ракету заклинило капитально. Придется снять стрелу подъемника из лифтового механизма, и лишь тогда люди смогут поставить ее на направляющие. Потом вернуть на место стрелу и весь крепеж. И лишь потом можно будет поднять ракету на огневую стойку в пусковом бункере.
Пиньяц хочет снять узел стрелы целиком и заменить его другим, от второго подъемника. Он опасается, что стрела погнулась и снова заклинит при попытке поднять одиннадцатую ракету.
– Не разрешаю, – отвечает на это предложение командир, – мы и так слишком надеемся на удачу. Так долго стоять мы не можем. Используйте старую стрелу. Сколько это займет времени?
– Пять часов! – кричит шеф-артиллерист Холтснайдер с третьей установки. Это вообще-то не его дело – работа ракетчика. Пиньяца такая ситуация не устраивает. Он хочет, чтобы у него работали лучшие, и утверждает, что шеф-ракетчику Бату не хватает опыта работы в открытом космосе.
– Пять часов – ни хрена себе! В вашем распоряжении два. Успевайте или отправляйтесь домой пешком. Мистер Вейрес, ваши люди вызвались помочь Холтснайдеру. Два часа.
Вейрес послал Гентмана и Киндера в открытый космос осмотреть панели тора, обожженные лучом пушки конкурентов. Они в шлюзе, уже возвращаются. Когда Вейрес приказывает им выходить снова, они демонстрируют блестящее владение родной речью. Я через объектив камеры смотрю, как они на страховочных линях скользят к третьей пусковой.
Киндер и Гентман – ханааниты. У каждого из них есть дом и семья. Мне кажется, что подвергать их риску не стоило. Хотя Гентман – разумный выбор, он главный механик на нашем корабле.
За сорок минут они выравнивают седьмую ракету. Одиннадцатая не заклинена и становится на место без проблем. Холтснайдер осматривает стрелу и заявляет, что после регулировки она будет работать.
– Командир!
От крика Рыболова покачнулся корабль. Джангхауза отвлекли наблюдения за работой товарищей, и он перестал смотреть на экран.