Рейдовый батальон
Шрифт:
– Ложись, – заорал капитан, и все рухнули за каменные стены. Две бомбы взорвались между нашей и третьей ротой. Осколки вновь ударили по валунам.
– Козлы, ишаки, мудаки чертовы, – стонал от злости Иван.
В воздух взлетели сигнальные ракеты, все взводы зажгли дымы и огни. Штурмовики развернулись и возвратились на второй заход. Каждый из солдат запустил по ракете, получился настоящий фейерверк: жить хочется всем.
Самолеты еще покружили чуть-чуть, поверили, что мы – свои, и, помахав крыльями, улетели.
В это время в небе зависли две пары вертолетов. «Крокодилы» прилетели.
Это было уже чересчур!
– Они что, все охренели там?! – заорал Кавун. Иван выхватил радиостанцию у связиста. – Уберите вертолеты, они заходят на штурмовку!
Четыре Ми-24 встали в карусель, немного покружили, наблюдая за нашими дымами и ракетами, а потом улетели.
И опять – удача! Бомбы штурмовиков никого не зацепили.
– Не поймешь: то ли нам повезло, то ли бомбить не умеют, – сказал, улыбаясь, Острогин, подходя к ротному. – Артиллеристы все вокруг перепахали, но ни одного прямого попадания. Даже стены не завалило! – продолжил смеяться он.
– Вот и верь после этого в эффективность бомбометания и артналетов по мятежникам! – улыбнулся Кавун.
Трава и колючки вокруг нас понемногу догорели, ветер погнал огонь вниз по склону. Каменные островки укрытий резко выделялись на этом пепелище. Продолжалась свистопляска по радиосвязи. Командиры всех рангов запрашивали данные о потерях, мы отвечали об отсутствии таковых, нам не верили, переспрашивали. Замполиты узнавали о потерях, о моральном состоянии, тоже не верили в отсутствие жертв.
Пехота ругалась с артиллерией и авиацией, артиллерия ругала своих арткорректировщиков в ротах и батальонах. Авиация спрашивала: как мы там оказались, мы отвечали, что они нас тут и высадили. Авиация уточняла задачи пехоты, пехота материла авиацию. Перепалка не прекращалась.
Приказ на прочесывание местности не пришел, а день клонился к завершению. По-прежнему оставалось только вести наблюдение. Это означало: есть, дремать, охранять себя. Сутки завершились распоряжением усилить наблюдение, выставить посты и быть готовыми к прорыву мятежников. Так и пролежали пять дней.
Однажды утром, еще в предрассветных сумерках, поступил приказ на пеший выход. Авиация, наверное, обиделась, и вертолеты снимать полк с гор не прилетели. Выходить самим – это переход в тридцать километров по горам. А это спуски и подъемы, все по крутым склонам и таким же крутым подъемам.
Быстро позавтракали, собрали спальники, уложили по мешкам боеприпасы, остатки пайка. Воды почти не было, так как спуститься за водой не разрешило командование. Может, по дороге что-то попадется. Родник или ручей.
Первыми ушли вторая рота, группа управления батальона и отдельные взводы, затем третья рота. Разведрота и группа управления полка ушли еще раньше, они оказались где-то в стороне от батальона и гораздо ближе к броне.
Наша группа уходила в замыкании. Переход обещал быть ужасным. Минометные мины не расстреляны. Ленты для НСВ, «мухи» – тоже. Хорошо, что почти все ленты АГС расстреляли. Постепенно взводы вытянулись в цепочки, цепочки взводов растянулись в роту. Солдаты запыхтели и потащили все, что сюда привезли с комфортом на вертолетах.
Солнце постепенно вышло из-за вершин в зенит. Промежуток между ночной прохладой и пеклом – считаные минуты.
Мы медленно шли второй час. Вдруг в ущелье заметили группу местных жителей: это были двое мужчин и четыре женщины с детьми.
Ротный подозвал Мурзаилова.
– Ну-ка, останови их, окликни!
Пулеметчик по-таджикски что-то крикнул, женщины присели, сбившись в стайку, как напуганные птицы. Мужчины что-то громко заверещали.
– Что они говорят? – спросил Кавун.
– Они говорят, командыр, что они – мирный, идет с женами домой.
– Пшенкин! Спустись с двумя солдатами, проверь их. Если все нормально – мужиков к нам наверх, будут станочки к АГСу и «Утесу» нести, а женщины пусть идут домой или тут ждут. Будь осторожен, чтоб под паранджой не оказались бородатые рожи.
Рота заняла оборону, молодежь радовалась передышке. Воды давно не было ни у кого. Если солнце не ослабит свое жжение, у кого-нибудь может случиться тепловой удар.
Я двигался в замыкании и подгонял более слабых. Мне, конечно, гораздо легче идти. Ни бронежилета, ни каски, ни мин, ни пулеметных лент. Моя «муха» давно расстреляна, продукты кончились, воды нет. Только спальник тащу да боеприпасы.
Я год до Афгана служил в Туркмении и Узбекистане, много лет жил в Киргизии, но к такой жаре все равно трудно привыкнуть. Чувствовал себя скверно. А каково же этим молодым пацанам, особенно из центра России? На почерневших от солнца и грязи лицах, там, где текли по щекам капельки пота, оставались светлые бороздки. Глубоко запавшие глаза, всклокоченные волосы, лица перекошены гримасами страдания и усталости. Такое вот лицо солдата. Грустно. Кто сэкономил папироску, принялся курить и переругиваться со «стрелками» окурков.
Да! Видок у нас у всех… Оборванцы! Вон, Колесников скатился по камням, теперь идет практически без брюк, задница прикрыта рваными кусками ткани.
То-то достанется в полку от армянина-старшины. Веронян, конечно, поорет для приличия, но оденет. А куда денешься?
Сфотографировать бы солдата таким, какой он есть на самом деле, да в цветной военный журнал «Советский воин» – в раздел «Тяготы войны», но кто ж такой снимок напечатает? А солдат выглядит очень живописно: снайперская винтовка, пулеметная лента сверху вещмешка, снизу болтается привязанная мина к миномету, и почти голый исцарапанный солдатский зад.