Рейс по ту сторону смерти

Лавров Алексей Юрьевич

***

Остаться навсегда... хм, в этом-то вся прелесть! Вроде бы, столько всего произошло, пацанам впору прыгать от избытка чувств. Нефига - подтянуты, собраны, спокойно деловиты - всё как всегда, ничего особенного. Подумаешь, ушли в автономку -- что наша жизнь, в конце-то концов? Прошли через бурю, напали на купеческий корабль, захватили фрегат - и что особенного? Просто решили одни задачи, решаем следующие, вся жизнь - бесконечный кризис. Тысячу раз прав Черныш, говоря, -- пусть всё продолжается!

И не нужно терпеть, ждать, надеяться... стремиться к покою. Нафиг к нему стремиться, если его выдают ежедневно, по расписанию? Обязательная медитативная практика - два часа, неподвижно сидя на коленях. Ага, на палубе корабля, в любую погоду. И не столько в том покой, что медитация - могут

же и по морде дать. Чисто по-дружески, чтоб выиграть шиллинг. Немногие решаются медитировать с закрытыми глазами, и дело не в нашем положении главарей. Плюш с Грегори, например, отдыхают лишь прищурившись. Просто Захар уже так натренировал интуицию, да и я даже в виртуальном, незрячем состоянии, отчего-то стал чётко чувствовать окружающих, их настрой. В общем, на этой нашей особенности мы уже успели заработать десяток гиней - парни всё никак не могут поверить в этакие чудеса, лезут проверять.

Так вот, покой не в медитации, а именно, что в расписании, в самом воинском укладе жизни, непрерывном кризисе, бесконечной череде задач. Бессмысленно надеяться на отдых, ждать конца дня, вахты, аврала, шторма, боя... жизни!!! "И если боль твоя стихает...", значит, ты помер - я вам как привидение говорю. Весь мир Его, данный нам в ощущениях, и сами ощущения - испытание и награда. Коли уж веришь в Него, в жизнь вечную, знаешь, что это не закончится никогда, и в этом знании, в уверенности покой смирения и кружащая голову дерзость гордыни.

Это так на меня влияет Черныш, потусторонний поэт, романтик и филолог, что-то потянуло на отвлечённые рассуждения. А в жизни всё предельно конкретно - работа с личным составом. В результате дележа добычи в нашем полном распоряжении оказались около двухсот почти здоровых и выздоравливающих матросиков. Задача простенькая - уговорить слушаться двести мужиков. Действительно ничего сложного, они слушаются тупо по привычке подчинения. И, вообще, для них почти ничего не изменилось - их старые унтера, как в экипаже королевского фрегата, так и на пиратском корабле мигом заняли руководящие должности. Просто в унтера всегда и везде выбиваются индивидуумы, что жить не могут без должностей - сами предложили свои услуги. Вначале они с удовольствием приняли участие в публичной порке господ офицеров за "просрание пиратам боевого корабля его величества", чем осознанно спалили все мосты к прошлому - демонстрировали лояльность власти. Следом, почти без перехода, попробовали власть на зубок, натурально - Плюш одному за пререкания передние зубы вышиб, Ванька Ножик сразу двум, правда, нун-чаками -- добрые мальчики. А Захар... э..., впрочем, не важно. Так что в дальнейшем они демонстрировали одно только рвение по службе.

Даже пришлось осаживать этих "пришибаевых", ведь матросиков ни уговаривать, ни запугивать не пришлось. Они вот только что в бою убедились в весомости наших претензий на власть, в том же бою самых отважных и опасных из них убили или покалечили. А остальные решили сделать вид, что ничего особенного не произошло. Ну и что из того, что бывшие офицеры драят клюзы и палубу? Просто они ненастоящие, а настоящие офицеры всё так же всемогущи и недосягаемы, всё те же унтер-офицеры тянутся перед ними в струнку, преданно пожирая глазами. И, вообще, матросам повезло нарваться на соотечественников - тот же судовой капеллан ежедневно проводит службы, и они молят Всевышнего о здравии короля, главы и защитника церкви. Но главное, что их никто не звал в пираты, ничего им не предлагал, не проповедовал - сами понимали, что в море на корабле без слаженного напряжённого труда всех ждёт гибель.

Им твёрдо пообещали, что по прибытию на место их никто больше не потащит в море! Что это значит для английских матросов? Они же попали на флот либо за ногу, либо за шею. И навсегда, без вариантов. А тут им дали надежду, почти даром. И были бы они счастливы, если бы не эти дети! Ну да, они считали нас детьми, что взять с нижних чинов? Пацаны им приветливо открыто улыбались, по-своему были вежливы, даже почтительны - обычные, в общем, мальчики. И матросы лишь ребячеством объясняли некоторые особенности нашей жизни. Для начала, с подачи Грегори, фрегат назвали "А вот и я!", а на переборку кормовой надстройки нанесли эпическую фреску "упоротый вояка".

Зажили со специфическими песнями и странными танцами, обустроились уютно, по-штрафному -- завели качельки, шашки, швыряемся гранатами, ножами и деревяшками, кистенями машем. Матросики поначалу на всё это лишь дико таращились, а потом ничего - обвыклись.

Их к играм никто и не думал принуждать, не хочешь - получай заслуженную порцию линьков и служи дальше. А коли есть настроение, вместо линьков можно сыграть, например, в пекаря. Кстати, пекаря мы улучшили, ныне ведущий охраняет не деревяшку, а штрафника в медитации. Чтоб выиграть шиллинг, нужно всего лишь дать ему в морду. Пацан, закончив медитировать, уже сам поощряет ведущего, или, если его покой был нарушен, лично платит проигрыш и выдаёт матросику порцию, которой он тщился избежать. Это, вообще, стало обычным дополнением к скучным наказаниям. Всякий может рискнуть - побыть лошадкой, поиграть в жмурки, просто подраться. И вскоре объявились парни, готовые играть с нами постоянно -- мы добились-таки своего - выявили в стаде подходящих нам типов.

Это ж только с виду казалось сумасшедшей игрой. И "подаренная" надежда на счастливое окончание похода хуже, чем обман - реальная морковка для ослов. Тебе достаточно бояться, терпеть и надеяться? Значит, готов быть ослом. И нам пофиг, что это рабство и порабощение -- ослы должны пахать, всегда и везде - это основа любого общества. Но если это вызывает в тебе внутренний протест, непонятная злость толкает на безумства - велкам, дружище, ты попал по адресу.

Вообще, мы нарочито "не замечали" пленных, ими занимались только унтера. И, как все унтера, они командовали не "от имени", а лично, и насаждали личную власть по мере сил и способностей - простым мордобоем. Но во флоте, кроме личной власти, за ними стояла власть короля, поднять на них руку значило поднять мятеж. Вот в этом вопросе Захарка меня весьма удивил, проявив недетскую принципиальность. Он к его величеству не испытывает ничего личного, но считает, что на корабле SC есть власть лишь старшин SC, и всё, точка. Как зримое, предметное выражение этого принципа Захар приказал снять флаги, ему посмели возразить. Парень, не говоря больше ни слова, выпустил оппоненту кишки, они натурально на палубу из дяденьки вывалились. И не сказать, что такое было для нас уж очень необычным, меня поразила спокойная рассудительность Захара. Именно так: убеждённость - решение - действие. Спасибо мальчику, ко мне он снизошёл-таки до объяснений: Оказывается, у него есть силы на разговоры и драку только с теми, кто ему важен, для прочих достаточно простых намёков.

Действительно, намёки - проще некуда. Если, вообще, на такое способен, набить доставшему унтеру рожу стоит десяток линьков, или сыграть с ребятками во что-нибудь весёленькое. Так рыжий весельчак Джордж Патсон первым повадился начинать каждое утро, сразу после завтрака, с побивания выбранной случайным образом боцманской морды и шёл к детям за "наказанием". Таким парням с нами интересней, на полном серьёзе заявляю. Дело это очень серьёзное, полное философского смысла. Начали мы когда-то с издевательств над пленными, чтобы принудить их к труду, а пришли к принуждению стада баранов к труду, дабы подвигнуть редких козлищ к бунту. И эти сокровища, бунтари, ежедневно, ежечасно убеждались, что они особенные, сами по себе, и освободились не благодаря нам - сами. Мы постоянно повторяли "никого не жаль", порой демонстративно их не замечали или насмешничали, будто говорили им, -- это только ваш выбор, ваша судьба.

Они перестали от нас отходить. Парни не сбились в отдельное стадо, дружили и ссорились со "своими" мальчишками, играли и дрались, трудились и учились с нами. К окончанию автономки мы работали на рангоуте только со "своими" матросами, и разговаривали с ними как с равными. Для прочих, для стада, только приказы... и надежда! Эта разница в обращении заменила сотни слов. Мы ничего им не проповедовали, но всё-таки обращали в свою веру. Ибо один из главных наших постулатов "слова - ложь - уловка слабых". Молодые ещё парни смотрели на пацанов, на их спокойствие, уверенность, презрение к боли и трудностям, ненависть к надежде. Им очень хотелось стать похожими на штрафников, но это действительно страшно - проклясть надежду, остаться с нами навсегда.